в туманную морось, и на землю уже спускались сумерки.
Джонас снова подумал об Афине, о Гриффине. И испытал такую лютую ненависть, что пришлось схватиться обеими руками за раму,– иначе он бы не удержался на ногах. Он вспомнил о Рэйчел, и горло его обжег сдавленный, горестный крик, эхом отдавшийся в пустой комнате.
Рэйчел. Они все лгали, говоря о ней, не могли не лгать. Не было ни ребенка, ни выкидыша, ни аборта. Джонас закрыл глаза, увидел ее, поднимающуюся из церковного пруда в день пикника в промокшей, ставшей прозрачной шелковой блузке, с запутавшимися в волосах листьями. Он тогда видел ее так ясно, словно она была нагая: ее полные груди и розовые кружки сосков, даже маленькое родимое пятно в виде ромба. А потом была та ночь в Сиэтле, ночь, когда она заболела и он бережно раздевал ее, потрясенный ее красотой...
Он глубоко вздохнул, открыл глаза. Он не может, не должен потерять ее, и неважно, какой ценой она ему достанется.
На комоде стояла бутылка, и Джонас добрался до нее, налил двойную порцию и в один прием проглотил обжигающую жидкость. Это немного взбодрило его; он влил в себя еще такое же количество.
Дверь спальни скрипнула петлями, и на пороге возникла внушительная фигура миссис Хаммонд.
– Джонас, эта женщина ждет вас внизу. Я пыталась не впускать ее...
– Какая женщина? – перебил Джонас, снова наполняя стакан.
– Миссис Бордо,– ответила экономка.– Она носится с какой-то безумной идеей насчет того, что вы с ней должны добиться ареста Гриффина Флетчера.
Арест. Запрокинув голову, Джонас обдумал это, потом нервно вздохнул:
– Она случайно не сообщила, за что?
– За то, что он сделал аборт этой девице Маккиннон,– печально ответила миссис Хаммонд.
Джонас сжался. Если это случится, ложь будет подтверждена и увековечена – каждый поверит, что Рэйчел была беременна.
– Нет,– прохрипел он.– Проклятье, нет! Пусть эта... Пусть она поднимется сюда.
– Думаю, она не захочет подниматься, Джонас. Она жутко нервничает. И неудивительно – по мне, если кого и надо арестовать, так это ее. Когда я нашла вас на полу...
Джонас перебил ее:
– Скажи ей, что я сейчас спущусь.
Афина и вправду нервничала. Она металась по гостиной, будто какой-то экзотический дикий зверь, и была очень бледна. Джонас заметил, что она начеку и старается держаться на безопасном расстоянии от него.
– Я не дам тебе засадить Гриффина в тюрьму,– прямо заявил он.
Чернильно-синие глаза Афины сверкнули, и она остановилась как вкопанная.
– Почему? Ты устранишь его со своего пути, раз и навсегда...
– Я сказал, нет.
Теперь Афина совершенно рассвирепела и, залившись краской, накинулась на него:
– Джонас, эта девица лежит сейчас у него дома – в его постели,– приходя в себя после нелегального аборта!
Джонас закрыл глаза. Он чувствовал, как алкоголь смешивается с яростью в его крови, притупляя непрерывную головную боль.
– Нет,– хрипло прошептал он.– Нет.
– Я не могу поверить, что ты позволить Гриффину избежать наказания за это!
Внезапно язык Джонаса вышел из-под контроля разума: он лепетал что-то о Гриффине, об отце Рэйчел, – Эзре Маккинноне. Джонас впал в странное состояние, утратив способность понимать собственные слова – казалось, они доносились до него сквозь закрытую дверь.
Но глаза Афины расширились, и она начала пятиться от него, выставив перед собой руки, тряся головой, вновь и вновь бормоча его имя.
Медленно, спокойно Джонас направился к ней.
Джон О'Рили прибыл на пароходе «Стэйтхуд» около полудня и привез с собой весь хинин, какой сумел достать во все еще погруженном в хаос Сиэтле. Вместе с Гриффином. Флетчером они боролись с не сдававшей позиции эпидемией, изредка переговариваясь и избегая смотреть друг другу в глаза. Гриффин полагал, что Джону, как и ему самому, не хочется видеть отраженную в глазах другого врача безнадежность ситуации.
В тот вечер наступило временное затишье, и они направились в пустую столовую палаточного городка, где не было видно никого, кроме Чанга, и налили себе по кружке несвежего, горького кофе. Даже когда они сели друг напротив друга, в полумраке сырого шатра, Джон по-прежнему старался не смотреть Гриффину прямо в лицо.
– В чем дело? – после долгого, невыносимого молчания спросил Гриффин.
Наконец Джон О'Рили поднял на него усталые голубые глаза:
– Гриффин, сегодня утром умер Дуглас Фразьер.
– О Боже...– Гриффин опустил голову, притворяясь, будто весьма заинтересовался содержимым своей кружки.
