— Ну как, ты не передумал относительно своего призвания? — ласково поинтересовался он.
— Нет, господин настоятель. Простите мне мое несносное тщеславие…
— Бог с ним, с твоим тщеславием. Так ты хочешь стать монахом или нет?
— Да, господин мой, хочу.
Аббат просиял.
— Ну вот и прекрасно, сын мой. Мы тоже убедились в твоем призвании. И если ты готов посвятить свою жизнь служению Господу, пришло время принять обет. Дом Аркос помолчал, всмотрелся в лицо послушника и разочарованно спросил: Что такое? Ты не рад? Эй! Что с тобой?
На лице Френсиса застыла маска вежливого внимания, становившаяся все белее и белее. Вдруг колени послушника подломились, и он рухнул без чувств.
Через две недели, поставив рекорд на выживание в пустыне, брат Френсис принес обеты вечной бедности, целомудрия, послушания и еще ряд специальных обетов братства. Он получил благословение, узелок на палке и стал отныне полноправным членом альбертианского ордена Лейбовица. Френсис сам приковал себя цепью к подножию Распятия и к закону монашества. Во время ритуала посвящения его трижды спросили: «Если Бог призовет тебя стать его книгоношей, пойдешь ли ты на смерть, дабы не предать своих братьев?» И трижды он ответил: «Да, Господи».
Брата Френсиса перевели с кухни на менее тяжкую работу. Он стал учеником у старого переписчика Хорнера. И если окажется прилежен, может рассчитывать провести всю жизнь в стенах аудитории, переписывая алгебраические тексты и рисуя вокруг логарифмических таблиц виньетки из оливковых листьев и жизнерадостных херувимов.
Брат Хорнер был мягок и добр, Френсису он сразу понравился.
— Большинство из нас лучше выполняют основную работу, когда имеют какой-то собственный труд, — рассказывал Хорнер. — Многие переписчики выбирают себе ту или иную полюбившуюся часть «Меморабилии» и в свободное время работают над ней. Например, брат Сарл (вон он сидит) плохо справлялся с заданием, делал ошибки. Тогда мы позволили ему один час в день заниматься тем, чем пожелает. Всякий раз, когда он начинает делать ошибки и чувствует, что устал, Сарл на время откладывает работу и занимается своим делом. Я позволяю это каждому из переписчиков. Если ты выполнил дневное задание раньше срока, а работы для собственного удовольствия еще не нашел, будешь пока заниматься «вечнозелеными».
— Чем-чем?
— «Вечнозелеными». Но не растениями. Так мы называем книги, на которые у духовенства существует постоянный спрос, — молитвенники, писания, требники, энциклопедии и прочее. Мы их продаем, и в немалом количестве. Так что учти: пока не найдешь себе работу по нраву, будешь переписывать «вечнозеленые», если, конечно, выполнил раньше срока основное задание. Время у тебя есть, так что с решением не спеши.
— А чем занимается брат Сарл?
Старик ответил не сразу.
— Не знаю, поймешь ли ты. Я и сам-то не понимаю. Сарл вроде бы открыл способ восстанавливать недостающие слова и фразы в отдельных частях оригинального текста «Меморабилии». Допустим, книга обгорела с правой стороны, и конец каждой строки пропал. Так Сарл с помощью математики определяет, что там были за слова. У него не всегда получается, но до известной степени метод срабатывает. С начала своих трудов он восстановил целых четыре страницы.
Френсис посмотрел на брата Сарла, восьмидесятилетнего старца, почти совсем слепого.
— А когда он начал?
— Лет сорок назад. Само собой, он мог посвятить этой работе не более пяти часов в неделю, а считать приходится, ого-го, сколько.
Френсис задумчиво кивнул.
— Если на восстановление одной страницы требуется десять лет, что, быть может, за несколько веков…
— Раньше, — проскрипел Сарл, не поднимая головы от работы. — Чем больше текста восстановлено, тем быстрее движется дело. На следующую страницу у меня уйдет, возможно, всего два года. А потом, если дозволит Господь… — и брат Сарл забормотал что-то невнятное. Впоследствии Френсис заметил, что старик часто разговаривает сам с собой.
— Ну думай, — сказал брат Хорнер. — Нам, конечно, нужно, чтобы кто-то занимался «вечнозелеными», однако, если захочешь, можешь заниматься и своим собственным проектом.
И тут брата Френсиса осенило.
— А можно я буду делать копию с синьки Лейбовица, которую я нашел? — выпалил он.
— Право, не знаю, сынок. Господин настоятель несколько болезненно относится к этому документу. И потом, он пока находится на проверке неизвестно, следует ли включить его в «Меморабилию».
— Но вы же знаете, брат, как быстро они выгорают. А синьку и так столько времени уже продержали на свету. Доминиканцы надолго увозили ее в Новый Рим…
— Ну ладно. Это ведь совсем небольшой проект. Если отец Аркос не станет возражать… — Он с сомнением покачал головой.
— А что если я сделаю целую серию копий с синек, — поспешно предложил Френсис. — Ведь их у нас осталось так немного, они просто рассыпаются от ветхости. Я скопирую и остальные.
Хорнер лукаво улыбнулся.
— Ты предлагаешь присоединить синьку Лейбовица к остальным, чтобы никто не обратил на твою работу внимания, да?
Френсис покраснел.
— Так-так. Отец Аркос, поди, ничего и не заметит, если даже заглянет сюда. Верно?
Молодой монах отвел взгляд.
— Будь по-твоему… — В глазах брата Хорнера загорелся огонек. — Тебе дозволяется в свободное время делать копии со всех синек. Ну а что ты там срисовываешь — не мое дело.
Несколько месяцев брат Френсис копировал древние чертежи из «Меморабилии» и лишь потом осмелился взяться за синьку Лейбовица. Старые синьки приходилось перерисовывать каждые сто — двести лет, хоть непонятно было, заслуживают ли они этого. Сначала выцветали оригиналы, потом — копии, ибо чернила были слишком несовершенны. Френсис никак не мог понять, почему древние рисовали белым по синему, а не наоборот. Когда он углем воспроизводил чертеж на белом фоне, становилось видно куда лучше. Но древним виднее, они были неизмеримо мудрее Френсиса. Если они зачем-то заливали белую бумагу чернилами, оставляя незамазанными лишь контуры чертежа, значит, в этом был смысл. Френсис старался воспроизвести оригинал как можно точнее, хотя размазывать чернила вокруг крошечных белых буковок было делом муторным, да и чернил расходовалось столько, что брат Хорнер недовольно ворчал.
Френсис скопировал древнюю архитектурную схему, потом чертеж какой-то детали, весьма впечатляющей, с геометрической точки зрения, но совершенно непонятно к чему относящейся. Следом — нечто совершенно абстрактное и невразумительное с таинственным названием «Обм. статора мод. 73-А 3-РН 6-Р 1800-РПМ 5-НР ЦЛ-А типа „беличья клетка“».
В эту штуковину никак нельзя было засадить белку. Древние были столь хитроумны! Возможно, чтобы обнаружить белку, следовало вооружиться системой зеркал или еще чем-нибудь этаким. Тем не менее Френсис старательно срисовал и это.
Лишь после того, как настоятель трижды застал его за копированием синек (а дважды — посмотрел, чем это он занимается), осмелился Френсис взять из хранения синьку Лейбовица. А ведь миновал почти год. Документ успели подреставрировать. За исключением подписи Блаженного он, увы, ничем не отличался от всех прочих синек.
Чертеж Лейбовица, тоже совершенно абстрактный, был непостижим, во всяком случае для ума, Френсис так долго изучал его, что смог бы нарисовать все это поразительное хитросплетение хоть с закрытыми глазами, однако яснее схема не стала. Сложная система линий соединялась в паутину, сплошь состоявшую из каких-то значков, загогулинок, спиралек, квадратиков и вообще не поймешь чего.
Линии по большей части были горизонтальными или вертикальными, в местах пересечения стояли
