Потом мать подтолкнула его к дому.
Мартин вернулся к себе в комнату, встал коленями на плетеный коврик и начал молиться. Он никогда не забывал о молитве. Потом он услышал грохот, словно кто-то взорвал во дворе петарду. Еще до того, как Мартин успел перечислить все свои просьбы Создателю – и среди них новую, чтобы папина душа попала на небеса, – он услышал, что мама вернулась, закрылась в душе и включила воду. Мальчик дочитал «Отче наш», забрался в кровать и прислушался. Мать напевала – верный признак, что она веселится на всю катушку. «Я смою его со своих волос... со своих волос... со своих волос... и пусть убирается во-о-он!»
Наутро он проснулся и сразу отправился посмотреть, не приснилось ли ему вчерашнее. Глянуть на того, кто прежде слыл его отцом, на первого в его жизни жмурика, да еще без половины черепа в придачу. Эта картина навсегда сохранится в его памяти: зияющая дыра на месте проткнутого глаза и кровавое месиво в полупустом черепе. Оставшийся глаз вылез из глазницы на целый дюйм и повис на ниточках нервов. Зрелище заворожило Мартина, и он наклонился поближе, не забывая, что не должен измазаться кровью.
Один палец отца цеплялся за спусковую скобу ружья. В коре дерева позади него осталась глубокая рытвина, замызганная бурыми пятнами. Подсохшие мозги покрывал густой слой зеленых мух; муравьи вереницей заползали в штанину, выбирались через расстегнутый ворот рубахи, растекались по лицу, забирались в череп.
– Жизнь, она вроде соревнования, – сказала мать за его спиной, и Мартин испуганно вздрогнул. – Ешь, или съедят тебя самого. А если кто-то тебе навредит, отплати впятеро, не меньше.
Мартин обернулся. Мать стояла на крыльце с кофейной чашкой в руке и сигаретой в уголке рта. Она подошла и положила руку ему на плечо.
– Пойдем, я приготовлю яичницу, как ты любишь. А потом лучше бы нам позвонить копам и сказать, что я нашла его. А может, сказать, что отца нашел ты? Тогда ты можешь просто таращиться на копов с открытым ртом и молчать, вот и не проговоришься. Похоже, никто не почесался сообщить о выстреле. Что творится с людьми в наше время?
Полиция не проявила особого рвения. Мартин помалкивал и в ответ на все вопросы только выпучивал глаза.
– Парнишку надо бы показать психиатру, – посоветовал один из полицейских. – Ребенок может свихнуться. От такого зрелища и у взрослого крыша поедет.
После той ночи они с мамой несколько лет спали вместе. Мартин так и не понял: сам ли он стал зачинщиком их постельных игр или просто догадался, в чем нуждается мать. Ему исполнилось двенадцать или тринадцать, когда они начали заниматься сексом. Он припоминал: к тому времени у него на лобке уже выросли волосы, и мама решила, что пришла пора приступить к «образованию». Первый шаг – научить его трогать особые местечки. Каким же сильным он себя почувствовал, когда понял, что может довести ее до оргазма, повелевать ею, просто меняя ритм и силу движения пальцев! Мартин любил смотреть, как она впадает в неистовство, корчится и издает звуки, которые раньше мог исторгнуть из нее лишь отец. Они никогда не говорили об этом, но именно мать показала ему, какая волшебная штука оргазм. Она смазала его восставший пенис кремом и терла, пока он не затрепетал от боли – божественной боли, – она взяла пенис в руки, как брусок мыла, и терла обеими руками, терла до самого конца, и извергнутое семя оказалось у него на животе, на груди, на подбородке... Как здорово было потом, просто чудесно. Какое счастье, что мама оказалась такой чуткой, сильной и заботливой.
Ее любовь была всесильна и целиком направлена на сына. Любовь, приносящая знание. Урок хорошей жизни. «Именно этого и хотят все девчонки, – сказала она как-то во время их упражнений. – Чтобы большой мужик вроде тебя залез в то особое место. Когда кошка мурлычет, она как раз об этом местечке и думает».
Мартин вызвал в памяти облик чернокожей девушки, «подарка» от мамочки. Ее кожа, черные как смоль груди с пурпурными сосками, мягкий пух подмышек, узкие запястья, твердые округлые ягодицы, мускулистые ноги и темное, влажно-скользкое лоно, похожее на орхидею. Запах ее дыхания, ее любви, их пота и его семени. Ева называла девушку служанкой, но работать ей приходилось только в постели. Мама хорошо ей платила – девица ходила к ним трижды в неделю около года. Негритянка считала, что трахаться куда приятнее, чем пахать по дому. Что и говорить, трахаться она любила. Любым способом, как только ему вздумается. Чего только она не вытворяла в постели и всегда с удовольствием учила Мартина, как получше ее ублажить. Он даже вел записи их уроков, и пока ее не было, придумывал новые затеи, которые записывал со всеми подробностями. Вроде ей это нравилось. А вот ему было наплевать. Эта девица с гладкой, черной, будто тюленьей кожей значила для него не больше, чем белка, прыгающая между деревьями напротив окна, или съеденное мимолетом лакомство.
С появлением негритянки урокам любви между Евой и Мартином пришел конец. Он тосковал, но взросление означает изменение, а изменение – это хорошо. Их духовная связь, неослабевающая благодарность, с которой он воспринимал ее поддержку и заботу, нисколько не изменились. От мамы у него не было секретов, только те или иные оттенки правды в зависимости от того, что она хотела услышать. Она души не чаяла в сыне, так же как и он в ней. Быть может, только у них двоих на всей земле и были души. И только в ее объятиях, при звуках ее мягкого голоса ему становилось по-настоящему покойно. Ни один человек не понимал их любви. Ни один.
Он помнил слова матери, сказанные в ту ночь, когда она трудилась над его мужским естеством умасленными руками. «В природе любовь матери чиста и естественна. А что такое человек, если не ручное животное? Дикие звери делают такое со своими матерями, стало быть, это естественно».
Мимо прогрохотала мусорная машина и перебила поток воспоминаний. Мартин открыл глаза, глянул на часы. Он не мог вернуться в прошлое, но, сосредоточившись, сумел представить себе, будто все это случилось неделю назад, будто не минуло с тех пор тридцати лет.
Накануне вечером Мартин видел в выпуске новостей «кадиллак». Машину выудили со дна реки, словно огромную рыбину. В камеру попало разбухшее тело водителя и его рука, торчащая плавником из окна машины. «УБИТ ХОРОШО ИЗВЕСТНЫЙ В МЕСТНЫХ КРУГАХ БИЗНЕСМЕН». Заголовок угодил на первую полосу. В Новом Орлеане никого не удивишь убийством, и все равно поднялась буча. Показали фотографии – Лалло Эстевес в окружении семьи, он же рядом с мэром и нынешним губернатором (впрочем, этот же господин был и прошлым губернатором). Снимок шофера, стоявшего наготове, пока Лалло залезал в лимузин. А вот гангстер с суперулыбкой – находка моряков с баржи. Этот попал на вторую полосу, в самый последний столбец. Мартин надеялся, что машину найдут не раньше, чем он покончит с делами в Новом Орлеане. Теперь заварится каша. Но он не может отложить исполнение своего замысла или вовсе отказаться от дела, которому посвятил шесть последних лет. Новый параметр в и без того сложном уравнении. Они попытаются перехватить его с матерью во Флориде, не подозревая, что их ждет. Мартин улыбнулся, Его стараниями вся Америка будет потешаться над этими убээновскими шутами. Мертвыми шутами.
В два часа волна ребятни – и вместе с ней Эрин – выплеснулась из школьных ворот. Эрин была сама не своя от волнения. Она обменялась взглядом с Эриком Гарсиа, нисколько не сомневаясь, что залилась краской. На переменке они проговорили десять минут, обсуждая свои планы. У Эрика день оказался свободен. У нее нет, да только она об этом не сказала. Эрин сообщила, что отец приставил к ней телохранителей – он работает в УБН и чересчур осторожничает. Если Эрику и неохота было затевать свидание с дочкой федерального агента, по следам которой бегают сторожевые псы, то парень никак этого не показал. Наоборот, похоже, препятствия только придали ему пыла.
Эрин заметила Шона, тот стоял под деревом в школьном дворе, сунув руки в карманы льняного плаща. Глаза за темными очками – она это знала – смотрели на нее. Он не подойдет к ней, а просто потащится следом до самого дома. Охранники хотели возить ее в школу от двери до двери, но Эрин воспротивилась. Мама, хотя и неохотно, взяла ее сторону – сказала, что девочку можно защитить, не смущая ее перед школьными друзьями. Как только Эрин миновала Шона, агент двинулся за ней. Девушка обернулась и увидела, что Эрик садится в серый «мерседес» своей матери.
Эрин прошла два квартала до трамвайной остановки. Обернулась и в трех футах позади себя заметила Шона; агент оглядывал людей поблизости. Их взгляды встретились.
– Привет, – сказала она.
Шон кивнул.
