ракурсах, а вот снимок из прошлого месяца, когда Грейс впервые приехала в Мэриголд-виллидж перед самой командировкой в Кабул — красные от вспышки глаза, жесткая полоска рта…
— Эй, привет!
От неожиданности Пиппа вздрогнула. У машины стоял Крис.
— Сегодня решила купить рыбу?
— Да, пожалуй, — проговорила она, обрадовавшись встрече. Неожиданно обрадовавшись.
— Извини за вчерашнее, — пробормотал он.
— М-м-м… ладно.
— Я кретин.
— Ну, все не так страшно.
— Как жизнь?
— Нормально… Хотя, если честно, ничего хорошего… — Чувствуя, что возвращаются недавние переживания, Пиппа помахала фотографиями: прочь, прочь отсюда!
— Я пиво купил, — объявил Крис. — Не хочешь прогуляться… после того как рыбу купишь?
— Ай, лучше томатный соус сделаю! — махнула рукой Пиппа и выбралась из машины.
Они пошли к реке, где стоял пикап Криса, и остановились у деревца, почти полностью скрытого под плотным белым коконом.
— Смотри! — показал на кокон Крис, и, наклонив голову, Пиппа увидела под полупрозрачной оболочкой извивающихся гусениц. Господи, их там целые сотни! Ее передернуло от отвращения. — Коконопряды, — объяснил Крис. — Через месяц жди нашествия мотыльков! — Он влез на крышу пикапа, протянул руку, и Пиппа вскарабкалась следом.
Устроившись рядом, они смотрели на реку: течение колыхало блестящую поверхность воды, играя волнами, словно силач мышцами. Пиппа до сих пор сжимала в руке фотографии.
— Кто это? — спросил Крис, показав на снимок Грейс.
— Дочь, она меня ненавидит.
Вместо ответа Крис глотнул пива, и взгляды обоих снова устремились к реке. Когда солнце начало садиться, у воды появился металлический отблеск. Превратившись в серебряную ленту, река петляла между деревьями. Они молчали до тех пор, пока освещение не изменилось и у воды не пропал металлический отблеск. Пиппа посмотрела на Криса: рядом с ним ей на удивление легко.
— Уверен, ты ошибаешься, — проговорил Надо.
— Насчет чего?
— Насчет того, что она тебя ненавидит.
— Просто… Дочь все время на меня злится. Даже не знаю почему… Так хотелось бы все изменить! Мне очень ее не хватает! Боюсь, вдруг…
— Что вдруг?
— Вдруг я с самого начала ошиблась и неправильно ее воспитывала?
Начали сгущаться сумерки. Пиппа задрожала от холода, и Крис, сняв толстовку, накинул ей на плечи.
— Я тоже совершил немало ошибок, и, думаю, вчера ты сказала совершенно правильно. Мне действительно нужно дело по душе. Какая-нибудь перспективная работа.
— Господи, что за дурацкий совет!
— Нет, напротив, мудрый. Но, увы, я безнадежен…
— Получается, ты ездишь по стране, селишься в каком-нибудь городе, находишь работу и…
— Я стараюсь помогать людям. — Крис сел поудобнее, и от его движений металлическая крыша прогнулась, издав глухой звук.
— А здесь, кому ты помогаешь здесь?
Крис медленно поднял глаза — они казались черными дырами на озаренном последними солнечными лучами лице, лице фанатика. У Пиппы засосало под ложечкой, словно она, потеряв точку опоры, падала на землю.
— Я скоро уеду, — объявил Надо.
— Зачем? — спросила Пиппа, подавив желание схватить его за руку.
— Не могу же я вечно жить с родителями!
— Куда на этот раз?
— Наверное, снова на запад или на юг. — Соскочив с крыши, Надо помог Пиппе сойти и проводил до машины. Пиппа помахала рукой, и Крис подмигнул.
При расставании этот парень каждый раз напоминает о своей полной никчемности, а она не устает изливать ему душу. «Господи, что я делаю?» — недоумевала Пиппа.
Вернувшись домой, она приготовила спагетти. За ужином Герб думал о чем-то своем, не отрывал глаз от тарелки и совершенно не замечал Пиппу, которая, чувствуя себя неуютно, внимательно за ним наблюдала. Откуда это отчуждение? Ведь так было не всегда, раньше они смеялись, болтали, дурачились. С каких пор началось одиночество вдвоем?
— Дот ходит в кружок керамики, и я тоже записалась, — объявила Пиппа.
— Отлично, — не поднимая головы, буркнул Герб.
— А что отличного?
— Разве доктор не советовал найти хобби?
Брошенная походя фраза сильно покоробила Пиппу. «Вот кретин!» — беззвучно выругалась она, вскочила и ушла в спальню, оставив Герба есть в одиночестве. Раньше ничего подобного она себе не позволяла.
Герб заглянул в спальню через несколько минут:
— Ты в порядке?
— Моя мама любила уносить тарелку с тостом в постель и класть на живот.
— Знаю.
— Пора мерить давление.
— Ладно, ладно, — отмахнулся Герб, развернулся, чтобы уйти, но застыл в дверях.
— Посуду вымою чуть позже, — сказала Пиппа.
Назад
Пиппе нравилось ощущать под пальцами влажную глину: приминаешь ее, а она вздымается непокорной волной; и серый гончарный круг, бешено вращающийся между коленями, тоже нравился. Завороженная своей властью над глиной, она позволила «волне» подняться слишком высоко. Ваза накренилась, деформировалась, затем осела и, беспорядочно извиваясь, развалилась. Уже третье занятие в кружке керамики, а до успеха пока далеко. Проблема заключалась в том, что Пиппе хотелось слепить вазу с длинным горлышком, а не пузатый сосуд для ароматической смеси, как у всех остальных. Она чувствовала: миссис Манкевич, похожая на черепаху горбунья с цыганской страстью к крупным украшениям, подобное своенравие не одобряет. «Ну, миссис Ли, вижу, вы по-прежнему не желаете идти в ногу с остальными!» — то и дело повторяла она, и в один прекрасный момент, когда горбунья отвернулась, Пиппа в сердцах буркнула: «Да пошла ты в задницу!»
Буркнула вроде бы чуть слышно, но взгляд Дот тут же метнулся к ней, словно у сороки, увидевшей блестящий предмет. Миссис Манкевич застыла как вкопанная, а затем, звеня длинными сережками, медленно подошла к Пиппе. Жабье лицо побледнело, рот превратился в жесткую полоску.
— Что вы сказали?
Пиппа густо покраснела: ну вот, пятьдесят лет, а она до сих пор дерзит учительнице!
— Только то, что мне все равно, получится ваза или нет, — сбивчиво объяснила она, чувствуя, как кровь приливает к коже и горло сжимается. — Безделушек в доме хватает. Я хочу лишь почувствовать в своих руках глину.
— Если ваша цель лишь дурачиться и глумиться над глиной, — миссис Манкевич опустила на бедро
