Нексус

Изумленный этим странным замечанием, я воскликнул:

— Вы говорите именно про меня или про всех?

— Конечно, не про всех! Я говорю о вас, только о вас. — Голос его звучал резко и раздраженно. — Раньше вы упоминали, что хотите писать. Так когда же начнете?

Стаймер сделал паузу и основательно набил рот. Не переставая жевать, он стал дальше развивать свою мысль:

— Как вы думаете, почему я с вами так откровенен? Полагаете, потому, что вы умеете слушать? Как бы не так! Я выворачиваюсь перед вами наизнанку, ибо вам абсолютно безразлична моя жизнь. Я, Джон Стаймер, не представляю для вас никакого интереса — вам интересен только мой рассказ или манера, в которой он преподносится. А меня интересуете вы сами. Чувствуете разницу?

Некоторое время Стаймер молча жевал.

— Вы устроены не менее сложно, чем я, — продолжил он. — И это вам известно. Мне всегда хотелось знать, чем живут люди, особенно такие, как вы. Не волнуйтесь, я не собираюсь ничего у вас выпытывать: все равно правды не скажете. Вы ведете бой с тенью — как боксер на тренировке. А я — адвокат. Мое дело — улаживать спорные вопросы. Что же касается вас, то не могу представить себе, чтобы вы занимались каким-то конкретным делом.

Он резко оборвал разговор и, уйдя в себя, как улитка в раковину, какое-то время методично жевал пищу, запивая ее вином. Потом заговорил снова:

— Хочу предложить вам провести остаток дня вместе. Возвращаться в контору я не собираюсь. Думаю навестить ту девицу, о которой говорил. Может, отправимся вместе? На нее приятно смотреть, с ней легко общаться. Интересно, как вы ее воспримете? — Стаймер помолчал, следя за моей реакцией, потом продолжил: — Она живет на Лонг-Айленде. Путь неблизкий, но, обещаю, разочарованы не будете. Возьмем с собой вина и «Стрега». Юница любит ликер. Что на это скажете?

Я согласился. Мы дошли пешком до гаража, где стояла его машина. Потребовалось какое-то время, чтобы прогрелся мотор. Не успели мы отъехать, как полетела какая-то деталь, потом еще что-то сломалось. Мы останавливались у каждой ремонтной мастерской и только через три часа выехали за пределы города. Промерзли за это время до костей, а ведь предстояло проехать шестьдесят миль, да еще почти в полной темноте.

На шоссе мы несколько раз останавливались, чтобы согреться. Стаймера всюду знали и принимали с большим почтением. В очередной раз забираясь в машину, он непременно рассказывал, как подружился с тем или иным человеком. Все они в разное время были его клиентами. «Никогда не берусь за дела, о которых не могу сказать наверняка, что выиграю».

Я пытался выведать у него побольше о девушке, к которой мы ехали, но Стаймер думал уже о другом. Его вдруг озаботила сущность бессмертия. Он хотел знать, какой смысл в загробном существовании, если смерть убивает в нас личность? Человеческая жизнь слишком коротка, чтобы успеть разрешить в ней свои проблемы. «Возьмите хоть меня, — говорил Стаймер, — мне почти пятьдесят, а ведь я еще не начинал жить. Чтобы что-то понять, надо прожить лет сто пятьдесят или даже двести. По-настоящему важные вопросы возникают, когда тебя больше не занимает секс и когда не надо думать о деньгах. В двадцать пять мне казалось, что я все знаю. Теперь же я думаю, что не знаю ничего. Вот сейчас мы едем в гости к юной нимфоманке. Какой в этом смысл?»

Стаймер закурил, сделал пару затяжек и выбросил сигарету в окно. Потом полез в нагрудный карман и извлек оттуда толстую сигару.

— Вот вы хотите больше о ней знать. Для начала скажу вот что: обладай я достаточным мужеством, схватил бы ее в охапку и прямиком в Мексику. Знать бы только, что делать дальше? Думаю, пришлось бы начинать все сначала. Это меня удерживает… Кишка тонка. По правде говоря, я моральный трус. Кроме того, она меня обманывает. Покидая ее, я всегда думаю: а кто на этот раз сменит меня в постели? Нет, я не ревнив, но мне противно, когда меня дурачат. А собственно, почему противно? Во всем, что не относится к законодательству, я и есть круглый дурак.

Некоторое время Стаймер развивал эту тему. Как же он любит заниматься самоуничижением! Откинувшись на спинку сиденья, я внимательно слушал.

И вдруг новый скачок мысли:

— Знаете, почему я не стал писателем?

— Нет, — ответил я, изумленный тем, что такая мысль могла прийти ему в голову.

— Потому что быстро смекнул, что сказать мне нечего. Я, по существу, никогда не жил — вот в чем суть. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Как там говорят на Востоке? «Трус даже сеять не выходит, боясь птиц». В самую точку. Эти сумасшедшие русские, чьи книги вы мне приносите, не боялись жить, пусть даже безвылазно сидели в своем поместье. Для того чтобы происходили разные события, должна быть подходящая обстановка. Если такой обстановки нет, ее создают искусственно. Но в этом случае нужно быть гением. Я же ничего в жизни толкового не сделал. Просто играю в некую игру, придерживаясь определенных правил. А в финале меня ждет, если вы еще не догадались, смерть. Да я и так уже мертвец. Но вот вам загадка — решите: почему, когда я чувствую себя мертвее некуда, то трахаюсь особенно вдохновенно? Объясните мне этот феномен, если сможете! Чтобы вам было понятнее, приведу пример. Когда я последний раз спал с юницей, то даже не снял одежду. Так и залез к ней в постель в пиджаке, ботинках и прочем. Тогда мне это показалось совершенно естественным. Моя подруга тоже не смутилась. Так вот, забравшись одетым в ее кровать, я предложил: «А что, если нам никогда не вставать с постели и затрахаться до смерти?» Любопытная мысль, правда? Особенно если учесть, что такое предложение исходит от преуспевающего адвоката, человека почтенного и семейного. Но не успели эти слова еще слететь с моего языка, как я сказал себе: «Кретин! Ты ведь уже мертв. Брось притворяться!» Как вам это нравится? И, разоблачив себя таким образом, я… занялся с юницей любовью.

И вот тут я подбросил ему трудную задачку. Думал ли он когда-нибудь, спросил я, что, вероятно, на том свете у него сохранится мужское достоинство и можно будет применить его в деле?

— Вы еще спрашиваете! — воскликнул Стаймер. — Эта мысль меня постоянно мучает. Вечная жизнь с пришпиленным на мозгу членом — не по мне. Ангельское существование меня тоже не прельщает. Я хочу оставаться самим собой, Джоном Стаймером, со всеми своими земными проблемами. Мне нужно время, чтобы во всем разобраться… может, тысячу лет, может, больше. Нелепое желание, правда? Но так уж я устроен. В распоряжении маркиза де Сада было достаточно времени, и он — воздадим ему должное — многое передумал, впрочем, с его выводами я не согласен. Я вспомнил Маркиза потому, что хочу сказать вам одну вещь: сидеть в тюрьме не страшно… если у вас живой ум. Хуже самому заключить себя в тюрьму, в духовную тюрьму. А ведь так живет большинство людей. В любом поколении по-настоящему свободны только единицы. Если посмотреть вокруг незашоренными глазами, видно, что наша жизнь — фарс. Грандиозный фарс. Только представьте, что человек тратит свою жизнь на то, чтобы защищать или осуждать других людей! Наше судопроизводство — бред сумасшедшего. От того, что мы имеем законы, никому не легче. Все это дурацкая игра, которой присвоили эффектное название. Возможно, я уже завтра буду восседать в кресле судьи. Улучшится ли мое мнение о себе из-за того, что теперь меня станут величать судьей? Разве изменюсь я хоть на малую толику? Ни в коем случае. Я опять включусь в спектакль… Только теперь буду играть роль судьи. Поэтому осмелюсь утверждать, что все мы изначально обмануты. Я хорошо понимаю, что у всех в этой жизни есть роли, и единственное, что мы можем, — это играть на пределе своих возможностей. Лично мне моя роль не правится. И вообще к актерству охоты нет. Даже если все роли равноценны. Улавливаете суть? Я верю, что пришло время для пересмотра многих институтов. Надо покончить с судами, упразднить законы, полицию, закрыть тюрьмы. Все это давным-давно прогнило. Такие мысли сводят меня с ума. Если вы взглянете на суть вещей с моей точки зрения, у вас тоже крыша поедет.

И, обрызгав меня слюной, словно из пульверизатора, Стаймер внезапно замолк.

После непродолжительного молчания он объявил, что мы почти у цели.

— Помните мой наказ — будьте как дома. Делайте и говорите что угодно. Никто в обиде не будет. Захотите ее разок трахнуть — возражать не стану. Главное, чтобы это не вошло у вас в привычку.

Мы подъехали в темноте к неосвещенному дому. На столе в гостиной лежала записка. От Белл —