– Говорю вам, дамочки еще не встали. Приходите позже.
– Позже я не буду свободен.
– Вы что, заключенный? Так перелезьте через стену. Здесь забавляются по вечерам.
– А если я не хочу забавляться?
– Почему? У вас предубеждение? Тогда ждите, когда окажетесь в урне крематория, как я следующим летом, чтобы начать заводить приличные знакомства.
После этого безрадостного заявления человечек открыл крышку пианино и дунул на клавиши, словно сдувая муху.
– Главное, не упрекайте потом, что вас не предупредили, – проворчал он себе в галстук.
А потом заиграл буги. Буги-вуги. Буги-вуги-буги.
На втором этаже хлопнула дверь, раздался звук передвигаемых стульев. Тиканье настенных часов где-то дальше по коридору, шорохи неясного происхождения – все заглушала музыка.
– Будь добр, Гораций, потише! – взмолился вдруг сильный голос откуда-то сверху. – Вас оставили одного, мсье? Как нехорошо!
Жан-Мари поднял глаза и увидел женщину чудовищной полноты в тюрбане: она медленно спускалась по лестнице, держась обеими руками за позолоченные поручни и делая передышку на каждой ступеньке. Сейчас он предпочел бы оказаться далеко отсюда, но, вспомнив Ганнибала, решил, что отступать уже поздно.
– Примите мои извинения, сударь. Мы всю ночь праздновали мой день рождения. Теперь дамочки спят. У меня-то вечная бессонница, валерьянка мне не помогает. Урсула! Мириам! Хлоя! Телония! Жанна! Аврелия! Взгляните-ка!
Спустившись, хозяйка – иначе не назовешь – повернулась на одной ноге и двинулась к Эфраиму, у которого уже взмок лоб.
– Совсем еще юноша! Я сверху не разглядела. Как тебя зовут, мой маленький?
– Нарцисс.
– Я знавала одного Нарцисса в Буэнос-Айресе, знаменитого танцора танго.
Мадам Гортензия хлопнула в ладоши. «Совсем еще юноша» оказался в окружении женщин, представлявших собой, полагаю, в тридцатые годы олицетворения мужских фантазий. Он был слишком смущен, чтобы восхищаться сонными лицами, и уже готов был броситься наутек, как вдруг появилась женщина, которую он разыскивал уже столько дней, та, из-за которой он чуть было не устроил уличную драку.
– Видите, я вас нашел, – сразу выпалил он.
– Опять ты! – сказала она хрипло.
Не поручусь, что точно воспроизвел реплики обоих. Слишком много времени прошло с тех пор, и для таких мелких воспоминаний пора вводить срок давности. Но все указывает на то, что с этого мгновения у Телонии закружилась голова, и кружение усиливалось с каждым часом, заставляя забыть всякую практичность, все, что раньше считалось очевидным; кончилось все через три дня смертью проститутки. Ответственность молодого человека за возникновение головокружения не подлежит сомнению. Это он сделал решающий жест – взял женщину за руку в том месте, где кончался рукав сорочки. Действительно ли он намеревался «перейти к делу», как выразилась мадам Гортензия? Не уверен.
И все же Телония не могла остаться равнодушной к мужскому прикосновению. В мире, в который она вошла полгода назад, такой жест имел единственное значение: клиент выбрал ее. С безразличием, которое она привыкла проявлять в подобных случаях, она отвела Эфраима в комнату на втором этаже и принялась машинально исполнять протокол неразделенного удовольствия – последовательность точных действий по соблюдению чистоты и раздеванию, усердно осваиваемую обитательницами заведения, начиная с дня поступления в него.
И то, чего юнец никак не предполагал, совершилось в комнате с запахом одеколона и черного мыла. В банальных жестах и движениях повторялись древние плотские радости, которые каждый по-своему изобретает заново, ощупью, как первопроходец. Да, в этом гнусном, недостойном его месте Эфраим, которого я тоже стану теперь называть Нарциссом, впервые в жизни познал плоть, погрузился в нее глазами и руками, расшвырял, как охапку свежей травы, испил ее свежесть, испарину, вкусил ее горечь; он ласкал ее, перебирал, расправлял, переворачивал, раскрывал, обнажал, вдыхал сладость и горечь ее мякоти. Торопясь не растерять охвативший его восторг, он совершенно не заботился о том, участвует ли в происходящем Телония, полагая, наверное, что она испытывает то же самое, что дарит ему. Потом, когда она встала, он остался простертым на спине, с закрытыми глазами, переполненный радостью, с красной подушечкой на животе.
Фокстрот
С первого этажа доносились звуки пианино и гул голосов.
– Поторопись, – сказала Телония, одеваясь.
– Куда торопиться?
– Я не имею права оставаться с клиентами. Я должна вернуться к остальным.
– С этим покончено! Пускай обходятся без вас.
Телония заканчивала свой туалет перед зеркалом. Там же, у себя за плечом, она могла любоваться Нарциссом почти в полный его рост. Он был, конечно, хорош собой, но все, что он говорил, звучало для нее китайской грамотой.
– Ты это о чем?
– О том, что вашим подругам придется обойтись без вас. Забирайте только самое необходимое, остальное принесем потом.
Телония знала, что мужчины выбирают ее чаще остальных, потому что в ее ясных глазах была хрупкость, которая им так нравится. Но она не находила в себе практической жилки и уже давно бросила вникать в превратности судьбы.
– Почему ты хочешь, чтобы я взяла вещи?
– Если вы предпочитаете их оставить, я сам схожу за ними завтра.
Когда мир становился совсем сложным, что случалось не меньше трех-четырех раз в неделю, Телония прибегала к надежному средству, которого лишала себя все реже. Немалая часть ее заработка, за исключением вычетов, которые хозяйка делала в обязательном порядке, шла на препарат опия и морфий. Вот и теперь она поднесла руку к потайному ящичку туалетного столика, но передумала.
– Не пойму, о чем ты.
– Мы поселимся в гостинице. А завтра или послезавтра отправимся в горы.
– В горы? Куда это?
– В Коль-де-Варез. У моего опекуна там фермы и немало скота. Уверен, что вам понравится.
Она присела на кровать, чтобы унять головокружение. «Горы, фермы, немало скота…» – звучало в ушах. «Мой опекун». Уверен, что мне понравится… Она понимала все слова, но не улавливала их связи с настоящим. Ее принцип заключался в том, чтобы держаться за ту жизнь, которая ей выпала, и не желать другой, чтобы не наделать себе бед. Правда, утром, когда она засыпала в своей комнатушке на верхнем этаже, неведомой клиентам, ей сразу начинал сниться город, где нет вожделеющих ее мужчин, а живут одни девочки, женщины и домашние животные. Правда и то, что при пробуждении она всякий раз задумывалась, нельзя ли добраться до этого города, следуя берегом реки.
– Нехорошо сейчас надо мной смеяться, – прошептала она.
– Я вовсе над вами не смеюсь!
– Ты что, считаешь, что я могу увидеть горы?
– Кто нам помешает? Чтобы доехать до моего дома, нужно всего два дня. Ну, три, если пропустим баржу. В воскресенье вечером можем быть уже у нас.
Баржа. Три дня. Может, и два. В воскресенье вечером. Помех не предвидится. У нас. Что значит «у нас», когда у нее есть своя комнатушка наверху, куда не ходят клиенты? Телония слышала каждое слово как звук, оторванный от других звуков, имевший не больше смысла, чем аккорды пианино. Видя, что она колеблется, Нарцисс взял ее за руку.
– Ты что же, воображаешь, что меня просто так отпустят?
– Никуда не денутся.
– Они ни за что не согласятся.
– Это мы посмотрим.
– И потом, знаешь, здесь у меня есть все, что нужно.
– Все?
При одной этой мысли он покатился со смеху, швырнул на пол подушечку и встал, чтобы одеться. Теперь перед зеркалом стоял он – радостный, голый, уверенный в себе, потому что приобрел уверенность в своем желании. Видя в зеркале молодую женщину, он думал: «Я поклялся, что найду ее, и нашел. Бог не пожелал, чтобы я ее потерял. Другой опустил бы руки, но у меня были причины не сдаваться, ведь она превосходит все мои мечты о ней». И ему казалось, что, достигнув успеха в невозможном на первый взгляд деле, он взвалил на себя особенную ответственность. Он говорил себе: «Мы поедем в Коль-де-Варез. Бьенвеню будет счастлив с ней познакомиться. Мы поженимся. Больше ничто не сможет нас разлучить».
Он еще находился в этом приподнятом настроении, когда дверь приоткрылась, хотя в нее перед этим не постучали. Это была хозяйка заведения, в которой вдруг проснулось давно уснувшее любопытство, а также поднялось недовольство, что сеанс затягивается.
– Что-то вы долго, ребятишки!
– Какая разница?
– Как это какая? Ты, что ли, теперь решаешь?
Она повернулась к Телонии, клавшей в сумочку свернутые купюры и кольца.
– Чем это ты занимаешься, малышка?
– Мы уезжаем, – ответила она одними губами, прижимая сумочку к животу.
– Интересно, куда?
– В горы.
– Это шутка?
Шутка это была или нет, но Нарцисс прижал к себе Телонию и мягко повлек к лестнице. Неизвестно, сама ли отпрянула огромная хозяйка, пытавшаяся своим телом преградить им путь, или молодой человек легонько оттолкнул ее свободной рукой к стене, так, что она несильно соприкоснулась затылком с головкой нимфы на обоях. Так или иначе, она испустила истошный крик, от которого оцепенели все женщины в гостиной и их гости. Даже пианист прервал исполнение фокстрота, который сам только что сочинил.
– Гораций! Не выпускай их! Останови! – надрывалась со второго этажа хозяйка визгливым уличным голосом.
Но хилый человечек, не собиравшийся жертвовать собой, вовремя вспомнил, что слегка туговат на ухо, как многие музыканты на закате карьеры. Склонившись к клавиатуре, он еще вдохновенней заиграл свой фокстрот.
Бегство
Как раз в тот момент, когда Нарцисс и Телония торопились вон из дома терпимости, не представляя, что они будут делать через час, директор семинарии узнал, что его молодого ученика не видели в городской библиотеке уже несколько недель. Это была только первая новость. Вечером ему доложили, что Жан-Мари пропал.
Отец Телман был человеком откровенным, равно суровым к самому себе и к другим, неплохим богословом, но посредственным спорщиком. Мысль, что его провел ребенок, на которого
