Беспалкин скрипнул зубами. Он всегда брал в рейс бутылочку водки, дабы в минуту грусти и тоски тяпнуть рюмашку-другую. Теперь же он этого удовольствия лишился…
Кисловский между тем мастерски сбил с бутылки укупорку и, и разливая водку по стаканам, объявил:
— Так, хлопцы, сегодня объявляется банный день! Измученная в борьбе с происками мирового империализма душа чекиста требует омовения. Тем более, как говорил Феликс Эдмундович, у людей нашей профессии должны быть чистые руки… и остальные части тела! — тут старший лейтенант весело засмеялся. — Так что быстренько растапливайте свою сауну.
Помполит попытался было робко возразить, но, встретившись взглядом с капитаном, покорно вздохнул и, позвонив н машинное отделение, распорядился дать в судовую баню горячую воду. Затащив для компании в баню руководящую тройку, Кисловский с их помощью в каких-то два часа уговорил весь имевшийся на судне запас представительского спиртного. Причем, наливая стакан за стаканом, старший лейтенант усиленно давал понять капитану, что измученная в борьбе с империалистами душа чекиста крайне нуждается в женской ласке. Поэтому, повторял он, совсем неплохо было бы позвать сюда буфетчицу, дабы она потерла ему спинку. Но капитан на это дело решительно не повелся и, сделав вид, что не понимает намеков чекиста, лишь подобострастно хихикал.
Банька закончилась тем, что не на шутку разгулявшийся Кисловский пригласил всю честную компанию в ресторан. Прекрасно зная, кому придется платить за посещение этого заведения, вся честная компания попыталась было отказаться от приглашения. Но Кисловский был неумолим.
— Р-разговорчики у меня! — нахмурившись, погрозил он пальцем. — Две минуты на сборы — и шагом марш в кабак!
Минут через пятнадцать все четверо, шатаясь и спотыкаясь, спускались по неустойчивому трапу «Биробиджанского партизана». Вахтенный штурман Нагишкин проводил поддатую компанию завистливым взглядом и отрешенно махнул рукой.
— Ну все, попали в лапы Кисловскому! — сказал он стоявшему у трапа вахтенному матросу Васе Удоду, которого за глаза на судне все называли «моральный удод». — Теперь заявятся не раньше полуночи. Отдыхай, ребята… Уже давно прошло обеденное время, но обед на «Биробиджанском партизане» запаздывал, так как кок, помня строгий наказ капитана о тщательной термической обработке мяса, несколько перестарался и спалил его вчистую. Голодные и злые моряки слонялись взад-вперед по кают- компании, ругая Воронидзе самыми последними словами. И тут в каюту вбежал Третий механик Сисяев — щуплый рыжеволосый парнишка.
— Мужики! — возбужденно закричал он. — От тещи получена важная телефонограмма: к концу дня в боннике состоится крупный выброс товара. Шмотки, аппаратура, обувь, покрышки…
Теща Сисяева работала товароведом на базе «Торгмор-транса» и, естественно, владела крайне ценной информацией относительно поступления в магазин для моряков — боновый, как они его называли — очередной партии дефицитных товаров. Об этом она сообщала своему зятю, а тот в свою очередь — всему экипажу «Биробиджанского партизана». Правда, прежде чем ввести в обиход эту практику, Сисяев смущенно сообщил коллегам, что, мол, дабы узнавать эти сведения раньше всех, теще приходится кое-кому отстегивать, так что… Поэтому за каждое подобное сообщение моряки по взаимной договоренности платили по два рубля чеками Внешторгбанка с носа. Которые Сисяев, якобы, передавал теще, а та еще кому-то. И хотя имелись не лишенные оснований подозрения, что эти чеки дальше Сисяева кармана никуда больше не идут, все равно моряки, (кроме капитана и помполита) покорно платили: дело этого стоило. Помполит, правда, поначалу пытался бороться с, как он выразился, «сисяевским оброком», но после того как с помощью третьего механика приобрел в боновом шикарный японский стереокомплекс затих и делал вид, что ничего не замечает.
Услышав сообщение Сисяева, моряки засуетились и, забыв про обед, разбежались по каютам. Наскоро собравшись, они на ходу совали в руки Сисяева чеки и мчались по трапу. Скоро на судне никого, кроме вахтенных не осталось. Посмотрев вслед убежавшим товарищам, вахтенный штурман Нагишкин огорченно вздохнул, закурил в неположенном месте и меланхолично замурлыкал, подражая голосу и интонации Леонида Утесова:
— Товарисчь, я вахту не в силах стоять, Сы-казал кочегар кочегару… Ветер между тем потихоньку крепчал. На порт мягко опускались сумерки.
…Глядя, как вконец окосевший Кисловский под лихую барабанную дробь ресторанного оркестра истерично отплясывает лезгинку, подбрасывая ноги чуть ли не выше головы и размахивая руками, капитан торопливо расплатился с официантом и сделал знак помполиту и старпому — «уходим отсюда»…
Подъехав на такси к проходной порта, капитан, помполит, и старпом, пошатываясь, побрели к дальнему причалу, где стояло их судно. Все трое думали об одном: как бы по возможности незаметно прошмыгнуть в свою каюту, не дав неизвестному судовому стукачу лишней негативной информации о своей персоне. Отмахав порядочное расстояние, они наконец подошли к своему причалу. Задумавшийся было капитан поднял голову и остановился в недоумении: «Биробиджанского партизана» у пирса не было.
— Что за черт, где же судно? — удивленно произнес старпом. — Перешвартовывать его вроде не собирались…
— Может, на рейд вывели? — высказал предположение помполит. — Погрузка-то у нас закончена, а причалов не хватает.
«А досмотр, таможня, пограничники?!» — хотел было возразить капитан, но что-то заставило его замолчать. Задумчиво почесывая затылок, он прошелся вдоль причала и внезапно остановился, увидев намотанный на причальную тумбу швартовый трос, другой конец которого колыхался на волнах у пирса. Какое-то тоскливое предчувствие шевельнулось в душе у Степана Григорьевича, Сам не понимая зачем он это делает, Беспалкин торопливо вытащил швартов на сушу и вздрогнул: противоположный конец троса был распущен, словно его обрезали каким-то острым предметом. Капитан испуганно отбросил швартов подальше и растерянно посмотрел в сторону старпома и помполита, недоуменно озирающихся по сторонам.
В это время вдали показалась гомонящая толпа. Это экипаж «Биробиджанского партизана» несолоно хлебавши возвращался из бонового на корабль. Никакого товару в бонник сегодня не привезли, и моряки напрасно проторчали в нем до самого закрытия. Находясь в состоянии крайнего раздражения, они поносили Сисяева вместе с его тещей самыми ужасными словами, не в силах смириться с мыслью, что их последний вечер перед рейсом прошел столь глупо и бестолково. Сисяев вяло огрызался, угрожая, что, «если будете возникать, вообще лавочку прикрою».
Подойдя к причалу и увидев, что судна нет, моряки бросились к капитану:
— Степан Григорьевич, а где судно? Куда перешвартовали? Беспалкин с удивлением смотрел на экипаж своего парохода, почти в полном составе толпившийся на берегу.
— Вы где шлялись, позвольте спросить? — хмуро произнес он, стараясь не дышать в их сторону. Моряки вкратце ознакомили Беспалкина с ситуацией. Тревога и беспокойство все сильнее и сильнее начали терзать капитана.
— Стоять всем тут и никуда ни ногой! — нервно приказал он. — Я сейчас…
И Степан Григорьевич торопливым шагом направился к видневшейся неподалеку будочке тальманов. В его голове тяжелым колокольным набатом вдруг зазвучал сегодняшний разговор с судовым врачом: «Десятки миллионов… выставьте охрану… наркоманы способны на все… из порта угнали судно…» «Да нет, этого просто не может быть, это просто невозможно!» — гнал он от себя ужасную мысль, но она упорно билась в его голове, как хомяк в клетке: угнали, угнали!
И все же, как внутренне он уже ни был готов к самому плохому, после телефонных разговоров с диспетчером и капитаном порта у Беспалкина подкосились ноги от ужаса и он чуть было не грохнулся в обморок. Выяснилось, что никаких операций по перешвартовке, выводу на рейд и так далее с «Биробиджанским партизаном» не выполнялось и что он должен стоять там же, где и стоял, на 28 причале.
— Это конец, — понял Беспалкин. — Тюрьма. Что же делать, что?.. Придя немного в себя, он медленным шагом направился к ожидающей его с нетерпением команде. По дороге у капитана в голове созрел отчаянный план…
— Все нормально, хлопцы, судно вывели на рейд, так как причал в срочном порядке понадобился… э-э, монгольскому сухогрузу со скоропортящимся грузом — сгущенным кумысом, — с наигранной бодростью
