усмешкой озабоченность.— Только как бы Микола не задумал еще чего-нибудь приказать Немко.
— Не прикажет,— понял намек командира Козаринов.— К нам сюда угодник божий не явится, а когда Немко будет работать у Когутов и угодник к нему подобраться попробует, его наши патрули сцапают.
— Только, чтобы наши бойцы не болтали.
— Не беспокойтесь. Весь взвод губы на замок запер,— успокоил командира Козаринов.— Они понимают, что к чему.
— Все же еще раз предупреди всех, чтоб разговоров, связанных с охраной складов и домика Когутов, ни с кем не вели. Полное молчание,— приказал Полозов.— Да вот еще что, кто из наших ребят умеет говорить с Немко?
— Смотря о чем говорить,— отозвался отделкой.— Если о работе какой, так я вполне договорюсь, а если на посторонние предметы, то, пожалуй, лучше всего Леоненко.
— Позови его,— приказал Иван.
— Вот что, Алексей,— начал Полозов, когда добродушный, всегда улыбчивый украинец вошел в комнатушку.— Надо тебе поближе познакомиться с Немко.
— С Немко?— удивился Леоненко.— Так я ж с ним знаком, товарищ командир.
— Мало знаком,— не согласился Полозов.— Надо поближе познакомиться, подружиться, что ли.
— А зачем?
— Надо узнать, где и как в последний раз Немко говорил с «Угодником», и когда они увидятся снова.
— Понятно,— сразу же оценил важность задания бывший пограничник.— Есть узнать, где и как встречался с Немко «Угодник» и когда снова встретятся.
— Времени у нас мало,— признался Полозов.— Хорошо, если бы узнать об этом завтра к вечеру.
— Попытаюсь, товарищ командир. Я понимаю.
Вечером Полозов с Леоненко снова ушли в домик Когутов, просидели в нем целую ночь и снова без всякой пользы. Правда, Леоненко порадовал Ивана рассказами о своем разговоре с Немко. Выведать о встречах Немко с «Николаем Угодником» пока еще не удалось, но зато Леоненко узнал, кто помогал Когуту пилить и колоть дрова. Этой загадочной личностью оказался не кто иной, как «свинячий аристократ» Кабелко.
— Не может быть?— чуть не во весь голос воскликнул Иван, забыв, что находится в засаде.
— Я сам вначале не поверил,— зашептал Леоненко.— Этот хлюст барича из себя строит. Однако Немко утверждает, что Когут пилил дрова с Кабелко. Правда, не все. Кряжей с десяток Когут допилил с Немко.
— Не хватило, значит, у Кабелко силенок,— усмехнулся Иван.
— Да нет, Немко говорит, что «свинячий аристократ» недели две вечерами ходил к Когуту пилить дрова. Днем стеснялся. А потом Данило Романович прогнал его. Даже, говорит, накостылял в шею.
— Путает что-то Немко,— усомнился Полозов.— Не в характере Данилы Романовича было пускать в ход кулаки по пустякам.
— Так ведь не по пустякам. Похоже, Кабелко к Галине подкатывался.
— Это Немко рассказал?
— Нет, Немко такого не говорил,— засмеялся Леоненко.— Он очень уважал старого Когута, на Галину чуть не молился. Они были добры с ним. Немко говорит, что жинка Когута на деву Марию похожа.
— Опять что-то не кругло получается,— возразил собеседнику Полозов.— Вот если бы за обиду девы Марии Немко отлупил «свинячьего аристократа», то это было бы как раз в его характере.
— Так он и собирался отлупить Кабелко,— подтвердил Леоненко.— Я еще не досказал. Немко говорит, что «Миколай Угодник» запретил ему трогать «свинячьего аристократа».
Забота «Николая Угодника» об охранении Кабелко насторожила Ивана. Тут уже что-то нащупывается. Если «Николай Угодник» знает о Кабелко и даже заботится о нем, то Кабелко тоже должен знать о святом. Какая-то связь во всем этом есть. Может быть, Кабелко и есть этот восьмой, затаившийся на станции, о котором говорит Горин.
Вернувшись в казарму, Полозов первым делом приказал Леоненко ложиться спать, чтобы тот хоть немного отдохнул перед заступлением в наряд. Звонить Могутченко в отдел было еще рано, а беспокоить его звонком на квартиру Полозову не хотелось. Иван хорошо знал, как мало и редко приходится отдыхать начальнику отдела. Внеочередной звонок сократил бы и те короткие часы, которые Могутченко проводит в семье.
Поэтому Полозов только взглянул на телефон, подумал и решил, прежде чем лечь спать, пройтись по свежему утреннему воздуху, позднее, часов в девять, позвонить в отдел и уж после этого завалиться в постель.
Он дошел до вокзала, прошелся по непривычно безлюдному перрону и остановился около пакгауза на другой стороне станции. Все было тихо. Примолкла даже маневровая «кукушка», спрятались от мороза в свои будки стрелочники, и только неугомонная лесопогрузка изредка нарушала тишину короткими «Эх, взяли!..» да тяжелым буханьем толстенных бревен, вкатываемых на платформы. Иван минут десять вслушивался в голоса людей, доносившихся с лесопогрузки, стараясь определить, какая артель сейчас работает, да так и не разобрав, повернул обратно.
Он шел медленно, в который уж раз проверяя в памяти, все ли обыскали в домике Когута, не оставалось ли где закоулка, куда Данило Романович мог бы запрятать свой кусок карты. В том, что надо искать именно карту, сейчас Иван не сомневался. Глубоко задумавшись, Иван не сразу обратил внимание на то, что к нему, пересекая станционные пути, направляется какой-то парнишка. Он даже махал рукою, стараясь привлечь к себе внимание Полозова. Не сразу Иван узнал Алешку, рабочего с лесопилки, племянника стрелочника, и остановился.
Алешка был примечательной личностью. В прошлом году он окончил семилетку — образование по тем временам немалое. Он мог бы стать избачом, секретарем сельсовета и даже, чем черт не шутит, поступить на службу в райисполком. Вместо этого, к изумлению всей родной деревушки, Алешка поступил рабочим на лесопилку. Сейчас он был подручным рамщика, а рамщик главное лицо у пилорамы. Зарабатывал Алешка неплохо, гораздо больше, чем избач или секретарь сельсовета, но в деревне все, не исключая родной матери, осуждали его за нежелание уйти на «чистую» работу.
Невдомек им было, что работа на лесопилке дает Алешке право на вопрос о профессии гордо ответить «рабочий».
Сейчас Алешка с полным основанием чувствовал себя пусть крохотной, но все-таки частицей великого класса, который около десяти лет тому назад совершил революцию. Революцию, отзвуки которой сейчас гремят над всем миром и никогда не умолкнут. В общем, Алешка был горд и счастлив от сознания, что он рабочий, и мечтал перейти на такой лесозавод, где работали бы тысячи человек, а не тридцать, как сейчас на лесопилке.
Впрочем, от перехода на крупный лесозавод Алешку удерживали две весьма основательные причины. Во-первых, упорно ходили слухи, что именно такой завод через год-два будут строить на этой самой станции, а во-вторых, секретарем комсомольской ячейки станции, лесосклада и лесопилки была отчаянная и озорная Глаша — маркировщица леса. Алешка был уверен, что он подчиняется Глаше только как секретарю ячейки, но зато вся ячейка хорошо знала, что Алешка без памяти влюблен в голубоглазого секретаря.
В общем, Алешка всегда был весел и счастлив, как бывают веселы и счастливы молодые, здоровые парни, влюбленные в жизнь, работу и девушку.
Занятый своими мыслями, Иван не обратил внимания на то, что Алешка чем-то встревожен, что он, несмотря на мороз, даже расстегнул полушубок и весь раскраснелся от быстрой ходьбы.
— А-а. Откуда так рано?— поздоровался с юношей Иван.
— Из дому,— отрывисто дыша, ответил Алешка.— Из Папиненок. Можно спросить тебя, товарищ Полозов, об одной вещи?
— Валяй,— согласился Иван.— Только покороче, я спешу.
Полозову хорошо была известна способность Алешки говорить по любому вопросу многословно.
— Скажи, товарищ Полозов,— возбужденно заговорил Алешка.— Вот ты едешь на лошади и вдруг — на дороге покойник?..
— Покойник?— машинально переспросил Иван,— Почему он на дороге?
