— Я говорю, к примеру. Ты едешь по дороге...— начал снова Алешка.
— Лошадь ни в какую не пойдет на мертвеца,— чтобы отвязаться от любопытствующего юноши, ответил Иван.— Лошадь мертвеца сразу почует.
— Ты это твердо знаешь?— заволновался Алешка.
— Твердо,— усмехнулся Иван.— Собственным задом проверил. Когда под Ново-Троицким банду догоняли, мой конь на галопе так шарахнулся от убитого бандита, что я вверх тормашками вылетел из седла. Так что проверено на опыте, можешь не сомневаться.
— Это хорошо,— чему-то обрадовался Алешка и сразу же поправился,— то есть не то хорошо, что ты вылетел из седла, а...
— Знаешь, Алеша!— перебил его Иван.— Потом об этом поговорим. А сейчас я очень занят.
Пожав остановленному на полуфразе Алешке руку, Иван торопливо зашагал к казарме. Алешка недоумевающе посмотрел ему вслед.
В глубине души юноша завидовал тому, что Полозов, такой же как и он комсомолец, всего лишь на несколько лет старше его — Алешки, успел уж повоевать за революцию, был ранен и даже награжден именным оружием — маузером. Как горько жалел Алешка, что опоздал родиться, всего на несколько лет и опоздал-то, а повоевать за Советскую власть уже не пришлось, Одна надежда на мировую революцию. Вот начнется она, и для Алешки дела хватит. А пока Алешка мог только завидовать Полозову, гордиться близким с ним знакомством, стараться походить на него и усиленно тренироваться в стрельбе. Но сегодня Полозов какой-то необычный, может, снова рана заболела?
Проводив Полозова глазами, Алешка пошел к будке стрелочника. Сегодня у него выходной, но дел все равно немало. Сначала надо подменить старика-дядьку. На это уйдет часа три не меньше. Потом попытаться, как будто случайно, повстречаться с Глашей. Может быть, даже удастся уговорить ее пойти вечером в избу-читальню.
А Иван, позвонив в отдел, услышал от Сазонова, что Могутченко выехал к нему.
— Пойду встречать,— торопливо сказал он Сазонову.
— Никуда не ходи,— предупредил Сазонов.— У начальника свои дела. Покончит с ними и придет к тебе. Велел ждать его в расположении взвода. Ясно?
— Как божий день,— буркнул в ответ Иван. Повесив трубку телефона, он, не раздеваясь, прилег на кровать и сразу провалился в темноту и темень сна.
VII Плохие вести из лесосек
У Могутченко была особенность, сильно помогавшая ему в работе. Он умел, если это было нужно, становиться неприметным, не привлекающим ничьего внимания. Этому способствовало не зависящее от Могутченко обстоятельство. Народ в северных краях нашей страны, выросший в суровых условиях, привыкший к тяжелому физическому труду на холоде, отличается здоровьем, крепостью и силой. Среди мужиков богатырского телосложения, кряжистых, дышащих силой, фигура Могутченко не выделялась. Фамилию начальника отдела слыхали многие, но в лицо его знало ограниченное число людей, тем более что даже ближайшие сотрудники и те редко видели Могутченко в форменной одежде.
И сегодня, приехав на станцию, Могутченко обошел все места, где обычно собиралось много народу. И у магазина, и в зале ожидания, и среди уходящих с работы лесорубов и возчиков, ожидавших получку около конторки леспромхоза, побывал начальник отдела. Он слушал чужие разговоры и сам заводил разговор, угощался махоркой из гостеприимно развернутых кисетов и сам угощал собеседников самосадом из удобной и вместительной жестянки, на которой еще не окончательно стерлось слово «Ландрин». Правда, сам он тоже крутил цигарки из газетной бумаги. Свою объемистую трубку Могутченко в таких случаях не вытаскивал из кармана.
Но чем больше слушал и говорил начальник отдела, тем озабоченнее становилось его лицо, а после разговора с рассчитывающимися лесорубами и возчиками оно совсем помрачнело.
От конторки леспромхоза, перейдя небольшую пристанционную площадь, Могутченко через зал ожидания вошел в дверь, на которой висела вывеска: «Телеграф. Посторонним вход воспрещен».
В аппаратной был только один дежурный телеграфист.
Высокий и очень худой, он был одет в просторную черного сукна гимнастерку. Из-под широкого воротничка гимнастерки виднелся треугольник тельняшки.
Увидев входившего Могутченко, телеграфист радостно улыбнулся.
— Угадал,— вместо приветствия провозгласил Могутченко, пожимая тощую руку телеграфиста.— Я ведь и потрафлял к твоему дежурству.
— Черта с два,— рассмеялся телеграфист.— Мне Сазонов позвонил. Вот я и послал напарника дополнительно отдыхать, чтобы с тобой повидаться без чужих.
— Что нового?
— Хорошего мало. Звон большой начинается.— Телеграфист отпер обитый железом служебный шкаф и, вытащив из него тощую пачку сколотых булавкой бумажек, протянул ее Могутченко.— Это вчерашнее. Сейчас принесу, что за ночь накопилось.
— Полозов был?
— Вторую неделю не вижу. Не заболел ли?
— Все может быть,— ответил Могутченко, просматривая переданные ему бумажки.
Телеграфист поднялся и, прихрамывая, подошел к вешалке. Глядя, как он набрасывает на тощие плечи полушубок, начальник отдела еще более помрачнел и сердито проговорил:
— Совсем ты, Серега, стал моща мощой. Гимнастерка-то как на колу.
— Да,— недовольно протянул телеграфист.— Теперь, пожалуй, никто и не поверит, что этот воротничок мне тесен был.
— Завтра же устрою нашим бюрократам из дорпрофсожа такой аврал...
— А что они сделают,— уже сердясь, ответил телеграфист.— Если природа не осилит, так лекарство не поможет. Вон Ванюшу Полозова ты сюда привез совсем дохлым, а сейчас? Значит, природный корень у него еще здоров. А меня, видать, в самый корень ударило. Тут, братишка, ни лесной воздух, ни лекарства не помогут, раз корень усыхать начал.
— Ну, развел...— повысил голос Могутченко.— Врачи должны лечить и вылечивать, иначе на хрен они нужны. Чем сейчас лечат?
— Пью нутряной медвежий жир с молоком и с медом,— помолчав, ответил телеграфист и, вздохнув, добавил:— Кажется, помогает.
— Врач прописал или бабки посоветовали?
— Врач. Закрепил за мною дорпрофсож врача, а летом в Крым или на Кавказ послать обещают. Так что ты ребят зря не гоняй. Они, что могут, делают.
Телеграфист запахнул полушубок и вышел. Могутченко посмотрел ему вслед и удрученно покачал головой. «Золотой человек, балтиец. А вот не залечил в свое время ранение и гаснет».
Уже давно в вокзальном помещении появился небольшой, но крепкий ящик, надежно прибитый к стене, с краткой надписью «для жалоб». Ключ от ящика хранился у телеграфиста, являвшегося одновременно секретарем партийной ячейки. Раз в сутки, обычно ночью, когда помещение пустовало, телеграфист открывал ящичек и забирал «жалобы», которые через несколько часов попадали в отдел на Узловую.
Начальник станции Жеребцов вначале косился на этот ящик, ожидая от него всяческих неприятностей, но постепенно успокоился. До недавнего времени ящик обычно пустовал. Только после драмы на шестьсот второй версте «жалобы» в ящик стали попадать в большом количестве. Вот и сегодня телеграфист вынул из него несколько треугольничков или просто сложенных в несколько раз четвертушек бумаги. На каждой разными, но всегда корявыми почерками было написано: «Могутченко», а иногда и добавлено «в собственные руки». В свое время Могутченко думал, не освободить ли телеграфиста от наблюдения за ящиком, поручив это дело Полозову, но решил пока оставить так, как есть. Иван и до сих пор не подозревал, что за жалобы и кем опускаются в этот ящик.
