— А как же потом хозяева попадали в дом?
— У них из крепкой проволоки крючок такой хитрый был, с коленом. В маленькую дырочку, что в верхнем углу двери, просунут и крючок как-то поднимут. Когут говорил, что у них в Сибири таким способом амбары закрывают. Только не на крючок, а на запор. Посторонний человек ни за что не откроет.
Горин внес эти детали в протокол и спросил:
— Много людей ходило к Когутам?
— Да кто его знает,— неуверенно ответил Кабелко.— При мне никто ни разу не заходил. Летом, когда рубки леса нет, у нас на станции народу вообще мало.
— Кто еще мог знать о том, как закрывались сенные двери Когутов?— в упор посмотрел на допрашиваемого Горин.
Кабелко не ответил. Этот, невинный на первый взгляд, вопрос сильно смутил его. Но Горин не дал ему возможности собраться с мыслями.
— Кто?— настойчиво повторил следователь.
— Откуда мне знать?— нервно дернул плечами Кабелко.— Не знаю.
— А кому вы говорили об этом?
— Никому,— подняв обе руки, словно защищаясь от удара, испуганно ответил Кабелко.
— Врете,— отрезал Горин.— Слушайте внимательно.
Кабелко сидел, как ушибленный, и, замирая от страха, слушал ровный голос Горина. Оказывается, этот неизвестно откуда взявшийся человек знал о нем, скромном весовщике с маленькой станции, больше, чем сам Кабелко знал и помнил о себе.
Горин спокойно и бесстрастно доказал, что такой человек как он — Кабелко, мечтавший об аристократических предках, не мог из-за увлечения чужой женой пойти пилить дрова к путевому обходчику. На станции этот поступок вызвал усмешку. Дочери начальника станции вдоволь поиздевались над своим поклонником. Кабелко поежился. Откуда этот человек знает о том, что произошло давно и без посторонних лиц? А Горин продолжал приводить доказательства, что силой, заставившей Кабелко стать пильщиком дров, были страх и выгода. Кабелко хорошо заплатили за его роль соглядатая, а чтобы он не обманул оплативших, его припугнули.
— Так все это было?— неожиданно оборвав плавную речь, резко спросил Горин у Кабелко.
— Так,— непроизвольно вырвалось у Кабелко, но затем спохватившись, он хриплым голосом добавил:— Только не было ничего такого. Напрасно вы все это говорите.
— Значит, «варшавскую» кровать, швейную машину «Зингер» и все прочее вы оплатили за счет своих сбережений?— насмешливо спросил Горин.
— Да-а!— неуверенно протянул Кабелко.— Я копил...
— И поэтому до июня вы ежемесячно занимали два-три рубля, чтобы дотянуть до получки?
«Господи, даже это знает,— тоскливо подумал Кабелко.— Значит, за мною кто-то следил».
— За всю ту ерунду, что вы получили и еще получите по объявлениям, вы уже уплатили больше, чем заработали за год. Вас целый год кто-то должен был кормить, одевать, обувать и даже предоставлять квартиру.
«Следили, определенно следили,— с ужасом думал Кабелко.— Но кто и когда?»
— Значит, вы не хотите говорить?— услышал он голос Горина.— Тогда мы запишем в протоколе, что вы отказались дать показания, и дело с концом. Пусть вас уличат ваши сообщники.
Горин правильно рассчитал удар. На мало-мальски смелого такой прием не произвел бы никакого впечатления. Но Кабелко был трус, и его мелкая душонка завистливого и жадного себялюбца сразу же юркнула в пятки.
«Отказался дать показания»,— повторил про себя Кабелко. Ему послышалось, что в этой стереотипной фразе выражается его враждебность к советской власти, нежелание считаться с нею. О, это слишком страшно. Он не хочет ссориться ни с советской властью, ни с законом, особенно когда они говорят с ним через таких людей, как этот следователь. Ведь он ничего плохого не сделал. Он лично ничего не сделал. Делали другие. Правда, он этим людям оказал кое-какие услуги, но ведь не по своему желанию. Это они его заставили. Он сам никогда не стал бы делать ничего такого, что могло привлечь внимание этого всезнающего следователя.
— Значит, от дачи показаний отказываетесь?— чуть повысил голос Горин.
— Нет, зачем же,— забормотал Кабелко и вдруг, жалко улыбнувшись, спросил:— Вы меня не посадите, если я расскажу вам все, что знаю?
— Мы арестуем только в крайней необходимости.
В данном случае много зависит от вас. Вернее, от того, насколько вы будете чистосердечны.
Полозов с нетерпением взглянул на часы. Допрос явно затягивался. Кабелко молчал, видимо, не решаясь начать признание и боясь отказаться от показаний. И, словно помогая перепуганному парню обрести храбрость, Горин добродушным тоном спросил его:
— Зачем вам понадобились аристократические предки? Ведь ваш отец и сейчас портняжит в Минске.
— Да, с этого-то все и началось,— облегченно, словно переступив порог, заговорил Кабелко.— Имел такую глупость сказать одной легковерной гражданке, что, мол, я не из простых. Тут и понесло.
— Что, неприятности были?— улыбнулся Горин.
— У меня нет,— ответил Кабелко.— Отец в письме спрашивал, не натворил ли я чего, а то, мол, у него интересуются, кто были его папа и мама.
— Ясно,— расхохотался Горин.— Здесь аукнулось, а там откликнулось. Но это не страшно. Никто в ваше графское происхождение не поверил.
— Вы не поверили, а другие поверили,— запинаясь, проговорил Кабелко.
— Когда это случилось?
— Еще в конце августа,— негромко ответил Кабелко. Он пошарил в карманах и, ничего не найдя там, кроме платка, начал нервно теребить его.— Ко мне, сюда в багажку, пришел человек по фамилии Парфенов и сказал, что знал моего отца графа Кабелко.
— Врал,— перебил Горин.— Тот Кабелко, которого расстреляли за участие в диверсии в двадцать пятом, никакой не граф. Обычный варшавский сутенер, до революции прапорщик царской армии.
— Конечно, врал,— уныло согласился Кабелко.— Но я испугался. Он, хоть и не грозил, но я все равно испугался.
Кабелко вытер грязным измятым платком вспотевший лоб и умолк.
— Что потребовал от вас Парфенов?— резко спросил Горин.
— Чтобы я почаще бывал у Когутов и обо всем сообщал ему.
— А еще?
— Больше ничего,— замялся Кабелко.
— Врете! Вы что же, провести нас думаете?
Кабелко молчал, сворачивая в жгутик совсем посеревший от пота и грязи носовой платок.
— Ну!— крикнул на него Горин.— Что еще требовал от вас Парфенов.
— Карту,— тихо, почти шепотом, проговорил Кабелко.
— Какую карту?
— Обычную. Географическую. Только разрезанную и очень подробную.
— Крупномасштабную?
— Да. Парфенов так ее назвал.
— Где вы ее искали?
— Везде. И в книгах, и в одежде, которая на виду. Даже в сундуках.
— Нашли?
— Нет.
— Где живет Парфенов?
— Ей-богу, не знаю. Он говорил, что работает в Лесохиме на подсобке. А лесохимцы летом все в лесу живут.
— Парфенов приходил один?
— Всегда один, когда ко мне шел. Но два раза я его видел с несколькими такими же, как он.
