что... В самолёте соседка по креслам затеяла со мной беседу... Лететь долго, скука — не тётка... То есть она всё прочла, что у неё с собой было, и стала ко мне с разговорами лезть... До этого как бы случайно попыталась пристегнуть меня к себе ремнём безопасности... Я решил, что лучше уж поговорить, хотя спать хотелось... И там что-то она навернула из «Идиота», про возвращение на родину... «Ах, вы не читали? Ну как же, как же...» В общем, честно взял с полки Достоевского, пошёл на кухню, поставил чайник, сел, читаю... Странное такое состояние, одной ногой я ещё в Америке, но уже дотянулся до жены, подбросил ей... Она теперь спит, а я на кухне, читаю Достоевского, всё чин-чинарём... Я сам себе нравлюсь в этот момент, и в то же время чувствую, что что-то не то... А что, не пойму... И снова читаю... И долго я так на кухне сидел, про чайник забыл... Тут открывается дверь, входит жена, сонная такая, глаза потирает, говорит: «Газом пахнет. Очень сильно...» А у меня нос был заложен, протянуло на океане, гулял там без шапки и шевелюры, я тогда стригся налысо... Я говорю: «Да я вроде ничего не слышу...» Она смотрит на плитку, я вслед за ней, вижу чайник и до меня доходит... Я же повернул ручку на полную... И спичку не зажёг... Привык, что там, в Америке, плитка в гостинице — я в дешёвой такой жил, бабок не было на нормальную, готовил себе всякую простую еду, и плитка там не требовала спички... Ручку поворачиваешь, и она сама зажигается, видно, чиркает там что-то у неё внутри автоматически... Газа я напустил в кухню столько, что если бы не жена, я бы точно угорел. А мог и сигарету зажечь, взорвал бы весь дом на хер... Вот и было бы кино, да?
— Нет, — сказала Лена, — другой жанр. «Смерть с Идиотом» — это опера.
— Если ты имеешь в виду Шнитке, то «Жизнь с...» — сказал Доплер.
— Так вот, — хохотнул Манко, вздымая в воздух рюмку, — давайте знаете за что? За то, чтобы всегда было это «чуть-чуть»! То самое, которое не считается!
— А теперь, если вы не возражаете, — сказал он, выпив, — я вам ещё кое-что расскажу... То, что меня по-настоящему сейчас... Слегка, скажем так, волнует... Можно?
Доплер кивнул, а Лена сказала:
— Только вы совсем ничего не едите, а пьёте много. Вы бы поели.
— Не беда, — сказал Манко, — это такие закуски, что не страшно, если остынут... А я потом ещё передумаю вам рассказывать... А мне нужно этим с кем-то поделиться, понимаете? А то во мне стало совсем тесно от этой истории... В общем, тема такая: еду я на своём хаммере...
Лена, в отличие от Доплера, не слушала вторую историю Лёни Манко. Она сказала себе, что хватит ей и первой... К тому же, пошёл дождь, и ей приятнее было слушать жестяной барабан у себя над головой, чем рассказы грубоотёсанного банкира, или как его там... Вокруг которого на самом деле была лёгкая аура безумия... «Облачко рудничного газа, голубой цветок Новалиса...» Короче, не вдаваясь... Что-то такое, во что окунаться Лене совсем сейчас не хотелось... До неё какое-то время доносились обрывки фраз: «...я не знаю, как такое может быть...», «...сам не свой...», «...а вы уверены...», «...обычное дело на дороге...», «...стоит у меня перед глазами...»
Дождь, вроде бы, перестал, но по тому, как вокруг потемнело, ясно было, что сейчас он пойдёт с новой силой. Людям давалась последняя возможность покинуть берег. Что они, в основном, и делали — все сворачивали подстилки... Пляж быстро серел, как стенка, с которой сдирают обои... Лена вспомнила пловца, который, якобы, видел под водой... Леденец в форме её головы... «Врёт он всё, — подумала она, — я бы ещё могла поверить, если бы он сказал, что увидел там мою прозрачную пизду...»
«Где-то я читала, — вспоминала она, глядя на дождь, — что медуза движется реактивно... Вбирает в себя окружающую воду... А потом выталкивает... И новую вбирает... Вот так же и я... Это не вампиризм... Все же остаются целыми и невредимыми, ничего даже не замечают... Ну, некоторые — сверхчувствительные... А потом всё это выталкиваешь из себя... Важно только, чтобы при этом не растекашеся... А то будешь как медуза на берегу... Нельзя включать в себя слишком большую часть окружающего... Есть точка возврата, которую нельзя переходить... Иначе — point of no return... Я буду состоять тогда всецело из этого ливня... Мужики будут хлестать меня по щекам, подносить нашатырь...»
— Доплер, я сейчас приду, — сказала она.
— Погоди-погоди, а что ты на это скажешь?
— Я честно признаюсь: я не слушала. Всё равно для меня это слишком сложно. Я была занята своими мыслями, вы уж меня простите...
— За что? — сказал Манко. — Я это и так не вам рассказывал...
— Тогда — за то, что я сейчас буду играть у вас на нервах, — усмехнулась она и пошла к роялю.
Но её опередила маленькая девочка!
В розовом платьице, с бантами, откуда-то вдруг выпорхнула, оказалась на стульчике и заиграла знакомую простую мелодию... Вроде чижика-кузнечика... Название Лена не могла вспомнить...
Зато она вспомнила, что, когда сама была розовой девочкой, видела по телевизору розыгрыш лотореи... Под эту музыку в прозрачном жбане бурлили белые шары с номерами, пока один не выкатывался по витиеватому жёлобу вниз...
Глядя, как маленькое существо сосредоточенно стучит по клавишам пальчиком, Лена подумала, что это — первый кабак в этому ряду, где нет бильярдного стола... Вместо этого — рояль... В него скатились все шары... И катаются там... Та-та-та-та-та-та-там... «„Воздушная кукуруза“, — вспомнила она название пьески, — ну всё, теперь хватит... А то сейчас утоплю...»
«Точно, у Маркеса в романе были такие маленькие дети, вытягивавшие нагретые перед розыгрышем шарики... Или наоборот, охлаждённые... Просто нужные номера клали в холодильник... А потом всех этих мальчиков и девочек собрали на одну баржу, затянули её в море и затопили... Чтобы сохранить тайну лотереи... Причём, скорее всего так оно и было», — она читала когда-то заметки, которые Маркес сделал при подготовке к «Осени патриарха»... Там было такое... И всё это — вырезки из газет... Маркес признавался в интервью, что реальность чудовищнее и фантастичнее литературы...
Да, но глупо было и дальше стоять над душой... Ждать, когда дитя наиграется... Возвращаться за столик не хотелось... Она подошла к поручню и, не обращая внимания на брызги, стала смотреть, как море расползается на белые лоскуты... Или наоборот — было так, как будто море латали дождём...
Она пыталась понять, показалась ли ей там, вдали, чёрная точка, или на самом деле... Если там кто- то плыл, то это мог быть только он... Но Лена ничего больше не видела, кроме волн и облаков... За спиной раздался скрежет... Кто-то быстро сыграл на электрогитаре гамму... си-бемоль мажор... Лена обернулась и увидела, что розовая девочка исчезла и возле рояля теперь стоят несколько музыкантов... Некоторых она узнала — они каждый день переползали из кафе в кафе, как стая котов...
Девица, с которой Доплер пробовал даже вступать в контакт... Вместе с Леной, конечно, но Лена отмалчивалась... А за глаза Доплер называл её «Девицей Скрымтымным»...
Так вот, эта самая девица снова вышла на авансцену, снова выпятила вперёд челютсь и сделала странное резкое движение...
Когда она выпрямилась, выражение лица было ещё более идиотское...
«Мужичка, — подумала Лена, — хотя, может быть, в этом есть свой прикол... Фигура, кстати, не такая плохая... Великоватые плечи, а так ничего, ножки... Но эта маска с прикусом Цоя... Неужели она может кому-то нравиться»?
В какой-то момент толстяк, который до сих пор исповедывался Доплеру, резко встал и направился к сцене, задевая столы и стулья...
Выйдя на свободное пространство, он начал танцевать ельцинский предвыборный танец...
Девица Скрымтымным его не замечала, она перекатилась по полу... Казалось, она там сейчас забьётся в припадке...
Но вот уже она снова стояла с закрытыми глазами, широко расставив прямые ноги и аутично перебирая пальцами в воздухе... Как это делал Джо Кокер в Вудстоке — Лена видела эту запись, — когда пел «With a Little Help of My Friends»...
— Ну, и о чём он говорил, — спросила Лена Доплера, вернувшись за столик, — так долго?
— Об ангелах.
— Он? Не может быть...
— А вот представь.
— А кто он вообще?
