Через две недели, совершенно неожиданно, пришла открытка с телефонного узла. Сообщалось, что мы разблокированы с Кисельниковым.
Я не удержался и рассказал об этом Погарскому.
— Молодец, тигренок, — похлопал он меня по плечу. — А ну, скажи, кто тебе ворожил?
— Никто. Просто Мухин прочел мое письмо и...
— Ладно, — усмехнулся Погарский, — рассказывай сказки детям,
Спустя час ко мне подошел Пончиков. Левое ухо у него было сплющено, под правым глазом горела желто-сиреневая блямба.
Пончиков вызвал меня в коридор и заговорщицки прошипел:
— Будьте добры, Анатолий Николаевич, скажите, как вам удалось спроворить личный телефончик?
Я объяснил все, как было. Пончиков недоверчиво посмотрел на меня.
— Письмо, — сказал я, — частное письмо.
— Темните, — разозлился Пончиков. — Да вы не бойтесь, я никому...
— Письмо, — твердил я, — частное письмо.
— Эх ты, пережиток!— охаял меня Пончиков.
Петухов, у которого, в отличие от Пончикова, было сплющено правое ухо, а блямба закрывала левый глаз, не поверил мне и назвал меня «собакой на сене». Ясинский так рассердился, что даже перестал дергаться и отчетливо выговорил:
— Ну и суслик же ты!
Колька Безусый пошел еще дальше и сказал, что таким оголтелым индивидуалистам не место в нашем коллективе.
Вечером я пожаловался Кате на своих сослуживцев.
— Не обращай внимания на этих черных завистников, — утешала меня Катя. — Вовсе ты не обязан открывать каждому свои секреты. Но мне ты можешь сказать, кто тебе устроил телефон?
— Никто, — сказал я. — Ты же сама исправляла ошибки в моем письме.
Катя обиженно посмотрела на меня:
— Конечно, это твое дело, не хочешь — не говори. Но я всегда думала, что у нас нет тайн друг от друга.
Продолжение
Итак, у нас появился индивидуальный телефон. Я был рад, Катя — счастлива, а Витька сказал:
— Ну, теперь порядок!
Прошла неделя. Была весна. Субботний вечер. Катя вязала кофточку из розовой пушистой шерсти, я читал вслух «Старосветских помещиков», Витька, как всегда, отсутствовал.
«Вообще Пульхерия Ивановна была чрезвычайно в духе, когда у них бывали гости», — прочел я.
Раздался звонок в передней. Пришел Погарский. В одной руке он держал ядовито-желтые перчатки, в другой — три цветка гвоздики.
— Привет, тулики-матулики, — подмигнул Погарский. — Я ненадолго разобью ваше парное катание. Прошу, Кетрин! — протянул он Кате цветы.
— Спасибо, Виктор Павлович, — покраснела Катя, — извините, я на минутку... — и ушла на кухню, а Погарский двинулся к телефону.
— Инди-виду-альный, — протянул он, поглаживая трубку аппарата.
Неожиданно зазвонил телефон.
— Что ты ржешь, мой конь ретивый! — хохотнул Погарский и, сняв трубку, передал ее мне.
— Попросите, пожалуйста, Андрея Львовича, — прозвучал жаждущий женский голос.
— Тут таких нет, — сказал я.
— Сильно остришь! — засмеялся Погарский. — Жаль, что вспугнул курочку. Впрочем, тебе нельзя. «Князья невест не вольны по сердцу выбирать».
Из кухни, неся вазу с гвоздиками, вернулась Катя.
— Виктор Павлович,— улыбнулась она, — почему вы не раздеваетесь?.. Будем ужинать, прошу вас.
— Спасибо, — изысканно поклонился Погарский. Он умел это проделывать, когда нужно. — Я на минутку, позвонить племяннице по вашему личному. Через мою блокировку не пробьешься. Знаете этого Бунчика?
— Идем, — увела меня Катя, — не будем мешать.
Можно было подумать, что Погарский звонит в Совет Министров.
В столовой Катя дала мне ряд указаний: купить торт, лимон, триста граммов острого латвийского сыра и бутылку коньяка.
Последнее сразило меня.
— Катя, — сказал я, — ты же сама говорила, что пить в будни безнравственно.
— Идите! — приказала Катя, переходя на «вы», что означало крайнее недовольство.
Когда я вернулся, Погарский все еще звонил по телефону, называя племянницу «лапушка», «кисонька», «розанчик» и другими словами, которые обычно не применяют дядюшки, беседуя с племянницами.
На Кате было черное в блестках платье и туфли на платформе.
В столовой все было накрыто для ужина, а Погарский звонил и звонил...
Явился Витька. Увидев празднично накрытый стол, он присвистнул:
— Уютненький натюрмортик!
Тут же возник Погарский, цепким взглядом он окинул закуски и уселся поближе к коньяку.
Ужинали мы до двенадцати, потом пили чай, а Погарский — сваренный для него кофе.
В половине первого Виктор Павлович поднялся из-за стола, испросив разрешение позвонить двоюродной сестре.
Ее он тоже называл «лапушкой», «кисонькой», «розанчиком» и еще «симпомпончиком».
В час ночи он покинул нас, поцеловал Кате руку и похлопал меня по плечу.
— Тебе повезло, кролик, с такой женой не пропадешь.
После его ухода Катя как-то обмякла, стала жаловаться, что туфли жмут, портниха обузила платье и вообще она устала и хочет спать.
Скоро в нашей квартире стало тихо. Катя и Витька спали, я самоотверженно мыл посуду, утешая себя тем, что не каждый день бывают семейные мини-банкеты. Завтра наверняка Погарский не придет, и мы с Катей мирно проведем воскресенье.
На следующее утро я проснулся, услышав нерешительный звонок в дверь. На будильнике было половина девятого. Мне показалось, что я ослышался, и, повернувшись на другой бок, продолжал спать. Снова — жиденький звонок.
В халате и тапочках на босу ногу я прошлепал в переднюю.
— Кто там? —хрипло спросил я.
— Это я! — откликнулся сладенький голос.
Сразу я узнал Мишу Бунчика. Ни у кого в нашей фирме не было такого сахарного голоска.
— Это я, Миша, — скулил Бунчик. — Пустите, пожалуйста, у меня тяжелое положение... Теща...
Я открыл дверь, и Бунчик шариком вкатился в переднюю.
— Извините, простите, — бормотал он. — Теща уезжает. А машину никак не вызвать. Понимаете, Погарский оседлал телефон.. Простите, я быстро...
— Звоните, — сказал я, ушел в спальню и, не снимая халата, прилег на кровать.
Я открыл глаза, когда на будильнике было половина десятого. В квартире стояла тишина. «Ушел», — с облегчением подумал я, но, выйдя в переднюю, обнаружил Бунчика. Красный, потный, он с трудом втискивал толстые пальцы в кружки телефонного диска.
— Простите, — расплылся он в жалкой улыбке. — Все время занято... Такой я несчастный... Разрешите еще...
— Звоните, — сказал я и ушел в спальню.
