тех дней, когда редкий ген моего деда станет широко распространенным и социально полезным».
Сложный ход
— Толя, мы идем в театр! — мажорно воскликнула Катя. — Догадайся, в какой?
— Конечно, в «Старейший», — наивно ответил я.
Тонкая морщинка расколола чистый и гладкий, как лед в Лужниках, лоб моей жены.
— В «Старейший»?! Это же сундук с нафталином! Мы пойдем в «Гастрольно-экспериментальный». Фейерверк новаторства!.. Все сходят с ума. Билетов буквально не достать. Но я нашла ход. Сейчас ты поедешь в главную кассу. Вот записка. — И она прочла вслух: — «Главная касса, обратиться к Марии Семеновне, сказать, что от Бурундуковой. Два билета на семнадцатое». Понял?
— Слушаюсь! — голосом старшины-сверхсрочника отчеканил я.
Когда я приехал, главная касса была закрыта на обед. Я обрадовался: «Хорошо, что не на ремонт», — и свернул в одну из боковых улиц, по сторонам которой стояли дома, не представлявшие никакой архитектурной ценности. «Стоп», — остановился я подле самого унылого из них. Это же наш каменный шалаш, где мы жили с Катей двадцать лет назад.
Тогда все наше имущество состояло из матраса и обеденного стола. В новоселье друзья подарили нам шесть стульев, Катина мама — платье из синего шелка с белыми горошинами. Катя была тоненькая, и все называли ее «принцесса на горошинах». В этом платье она часто ходила со мной в «Старейший театр», в те времена она не называла его сундуком с нафталином.
Оглянувшись кругом, я увидел у входа во двор ларек. Очереди не было, и я купил килограмм мандаринов. Вот обрадуется Катя! Она не считает меня способным на такой самостоятельный поступок.
Осторожно лавируя между прохожими, я поспешил в главную кассу. Все окна с кассиршами были освещены, и перед ними стояли любители искусства с тревожными лицами пассажиров, боящихся опоздать на поезд.
Я был спокоен. В нагрудном кармане пиджака лежала Катина записка.
Прижав левой рукой к груди кулек с мандаринами, я запустил пальцы правой в наружный карман пиджака. Записки не было. Катастрофа! Электрический ток пронзил меня с головы до ног.
«Помни, что ты мужчина и давний член профсоюза», — успокаивал я себя, приступая к тщательному осмотру одежды. Сначала я вывернул три кармана пальто, потом, положив его на подоконник, принялся за осмотр костюма. Никогда не предполагал, что это такая сложная форма одежды. Пиджак — пять карманов, жилет — четыре, брюки — три. Кроме бумажника в карманах были очень странные предметы: очешник без очков, груда использованных автобусных билетов, нож для консервов, билет общества «Зеленый друг», фотография школьного выпуска, где наш учитель был в два раза моложе, чем я сейчас. Записка отсутствовала. В отчаянии я осмотрел даже шляпу.
Наверное, я потерял записку, когда покупал мандарины. Как же теперь поступить?
Взяв себя в руки, я быстро засунул в карманы все вещи, надел пальто и шляпу.
Самое страшное, что я не помнил, к кому и от кого должен был обратиться. Я смотрел на женские лица в кассах, стараясь угадать, которая из них
Беспомощно крутясь по залу, я вдруг увидел на одной из дверей надпись: «Посторонним вход воспрещен». Меня озарило. Здесь! В этой таинственной комнате должно сидеть значительное лицо. Она, та самая!.. Но как ее зовут?.. Кажется, какое-то пушкинское имя... Что делать? Рискну! Отступать некуда.
Толкнув дверь с грозной надписью, я вошел в таинственную комнату. Стены ее были увешаны красочными афишами. За тремя столами сидели девушки, стройные, как газели, за четвертым — пышнотелая женщина, похожая на памятник Екатерины II. Сходство дополнялось тем, что ее окружали мужчины, вальяжные, как екатерининские вельможи.
Войдя в комнату, я снял шляпу, поклонился, и тут же кулек с мандаринами выскользнул из моей руки. Оранжевые аккуратные мячики разбежались по комнате. Я бросился за ними в погоню, то запинаясь о ножки столов, то невольно хватаясь за стройные ножки газелей. Газели хихикали, а пышнотелая начальница ничего не замечала, занятая представительными мужчинами.
Когда я собрал мандарины и уложил их в кулек, у стола билетной кассирши остался один клиент. Улыбаясь, как кандидат в президенты США, он протянул ей коробку, завернутую в бумагу.
— Прошу, от лица нашего мужского коллектива.
— Ну что вы, зачем? — фальшиво улыбнулась она, но взяла коробку и протянула несостоявшемуся президенту билеты. Он заплатил величественной даме деньги, поцеловал ей руку и ушел.
Настала моя очередь. Я приблизился к столу, улыбаясь улыбкой передового труженика с доски Почета.
— Прошу, от лица нашего местного комитета, — сказал я и протянул два вывалянных в пыли мандарина.
— Что это? — брезгливо вздрогнула пышнотелая дама.
— От лица мужской части нашего месткома, — совсем запутавшись, сказал я и великодушно положил еще два мандарина.
— Что это?! — рявкнула руководящая дама, и мне показалось, что под столом она нажимает кнопку звонка, вызывая милицию.
— Извините, — поспешно убрал я мандарины. — Вы не поняли... Я не по этому вопросу. Вы будете Татьяна?
Это пушкинское имя первым пришло мне на ум.
— Кто? — загремела она.
Первая попытка не удалась. Я предпринял другую.
— Ольга?
— Что за вздор?!
— Лиза... Земфира... Полина… Василиса... Акулина... — быстро перебирал я имена пушкинских героинь.
Имя Акулина привело ее в ярость.
— Меня зовут Мария Семеновна, — взревела она, как реактивный самолет на старте. — Это каждый знает.
Газели за столами тихонько хихикали.
Первая часть задачи была решена.
— Конечно, Мария Семеновна, — быстро согласился я. — Извините, я к вам от...
Новый барьер!.. Я не мог вспомнить фамилии той, от кого должен был обратиться. Помнил лишь, что она происходит от странного животного на букву «б».
— От кого? — уперлась она в меня глазками-буравчиками.
— От Бобровой, — наугад сказал я.
— Чушь! — кипятком ошпарили меня.
Я ринулся в бурные волны без спасательного круга.
— От Белкиной... Буйволовой... Бегемотовой... Беконовой...
В запале я совсем забыл, что бекон не животное.
Лицо пышнотелой дамы стало цвета вареной свеклы. Газели откровенно хохотали. Начальница заорала на них голосом фельдфебеля:
— Молчать! Здесь вам не танцплощадка!.. А вы, гражданин, покиньте помещение!
Но не мог же я уйти без билетов, за которыми послала меня Катя.
— От Барсовой... Барановой... Бульдоговой... — простонал я.
Чудо! Она смягчилась и пропела виолончельным голосом:
— Садитесь, пожалуйста. Так вы от Лидии Андреевны? Что же вы раньше...
— Память... Со мной это бывает.
— Такой молодой, интересный, и вдруг... — ласково улыбнулась она. — Кстати, как здоровье Лидии Андреевны?
Вот уж этого я не знал, но, вспомнив любимое словечко Витьки, сказал:
