— Иди проветрись, — сказала жена, — вот тебе сумка, купи на рынке картошки, корешков и лука.
Калмыков обиделся. Он шел по улице и думал о том, как скверно сложилась жизнь. Вот его, в сущности уже старого человека, гоняют по домашним надобностям, а молодой Вавулин в это время уплетает омлет и пьет кофе со сливками. А может быть, он уехал за город, дышит сосной, а он, Калмыков, должен нюхать машинный перегар.
На рынке было много народу, в большинстве мужчины: старые, среднего возраста и молодые. Это немного утешило Калмыкова, и он покорно встал в очередь за картошкой, уткнувшись носом в чью-то квадратную спину.
Мужчина, стоявший перед Калмыковым, долго перебирал картошку и, когда ему взвесили семь килограммов, отошел от прилавка.
Калмыков увидел, что это был директор.
Директор внимательно посмотрел на Калмыкова и сказал:
— Послушайте, где это я вас видел?..
Калмыков промолчал. Продавец взвесил ему семь килограммов. Директор ждал.
— Тьфу ты! — вскричал он. — Конечно, видел... Вы же у нас на доске висите... Ваша фамилия...
— Калмыков Андрей Платонович.
— Да-да, — смущенно сказал Вавулин, — мне Нина Петровна докладывала. Извините, не смог... Между прочим, это не вы ли случайно дед-мороз?
— Я, — мрачно отозвался Калмыков. — Это вам ваш веселый и находчивый рассказал?
— Он! И про Снегурочку. Острят, черти!.. У вас тоже так?
— У меня внук еще не разговаривает.
— Это лучше, — засмеялся Вавулин. — Так вот где мы встретились. Занятно!.. Глядите, и тара у нас одинаковая, и продукт, и вес. Давайте-ка вашу сумочку.
— Что вы? — запротестовал Калмыков.
— Давайте, я помоложе. Что вам еще приказано купить?
— Лук и корешки.
— Опять совпадение.
Директор и Калмыков купили лук и корешки и отправились домой. Впереди и сзади них шли старые, среднего возраста и молодые мужчины: субботние мужья с объемистыми сумками.
— Зайдемте в этот садик, — предложил Вавулин, — поговорим о вашем деле.
Директор и технолог зашли в садик, уселись на скамейку, и Вавулин спросил:
— Курите?
— Есть грех, — признался Калмыков, — только тайком от жены.
— Та же песня, — сказал директор.
Он достал из кармана «Варну», и Калмыков достал из кармана «Варну».
Курили. Молчали. Затем Вавулин показал на одну из скамеек. Там двое молодых людей, окруженные толпой, играли в шахматы.
— Этим делом не занимаетесь? — спросил Вавулин.
— Занимаюсь.
— Сыграем.
— Отчего же нет, если пустят.
— Попробуем.
Директор и Калмыков подошли к скамейке. Директор спросил:
— На выброс, ребята?
— Точненько, — ответил кто-то.
Вавулин и Калмыков стали ждать. Наконец подошла очередь.
— Садитесь, — сказал Вавулин.
— Нет уж, вы первый, — возразил Калмыков.
Вавулин уселся за доску, он скоро выиграл партию.
Тогда с ним сел играть Калмыков. Вавулин проиграл,
— Ошибся, — с досадой сказал он, - переоценил слона.
Новый игрок сел на его место. Калмыков обыгрывал всех подряд. И опять пришла очередь Вавулина, и опять он проиграл.
Время шло незаметно. Вдруг Вавулин взглянул на часы.
— Ух ты!.. Уже четыре!.. Пора домой. И так мне влетит.
— И мне, — сказал Калмыков.
Они вышли из садика, и оказалось, что им нужно идти в разные стороны.
— Обидно, — сказал директор, — так и не удалось поговорить о деле. Впрочем, позвоните мне послезавтра утром.
В понедельник, в девять ноль ноль, Калмыков позвонил по внутреннему телефону.
— Доброе утро, Нина Петровна, — сказал он. — Это я, Калмыков, мне нужен директор.
— Николай Васильевич занят, — сказала секретарша тренированны вежливым голосом, — он не сможет...
Калмыков перебил ее:
— Скажите, это тот, который с картошкой...
— С картошкой? — удивилась привыкшая ничему не удивляться секретарша.
Прошла минута, и Калмыков услышал ее голос:
— Пожалуйста, Андрей Платонович, директор очень просит вас прийти сейчас же.
Ископаемое
На заводе в ремонтном цехе работали два Степанчикова. Оба слесари, ровесники и тезки. Но одного из них все звали Николаем, а другого — Колькой.
Николай честно трудился, дружно жил с женой и дочерью, Колька был отпетый пьяница, прогульщик и бракодел, и поэтому им занимались все.
Сначала поручили поговорить с Колькой пенсионеру Макарычеву, знатному токарю и заслуженному трезвеннику.
Макарычев позвал Кольку к себе домой, угостил его крепким чаем со свежими баранками и начал разговор издалека.
— Вот что, Николай, парень ты молодой и не знаешь, как тяжело было нашему брату жить в прежние времена. Даже трудолюбивый человек и то бедствовал, а такого, как ты, прямо скажу, хозяин вмиг бы за ворота выставил, никуда бы тебя не взяли, и помер бы ты голодной смертью под забором.
Расчувствовавшись, ветеран вынул платок и вытер глаза. Колька хлюпнул носом, так ему жалко стало себя. Вот сидит он со старикашкой, накачивает желудок бурдой, а может быть, его дружки сейчас приятным делом заняты.
— Ну, ну, не сопи, — подбадривал его Макарычев, — здоровенный парень, а как девка...
— Нервы у меня, дядя Игнатий, развинчены.
— И что мне с тобой делать?.. Хочешь, я тебе валерьяновки накапаю?
— Это на меня не действует, мне бы стопочку масенькую.
— Ладно уж, одну, — сжалился Макарычев и достал из буфета пузатый графин с желто-зеленой жидкостью.
— На калгане настояна, жена от желудка пользует, — объяснил он и поставил перед Колькой плетеную корзинку с хлебом, холодец и горчицу.
— Ваше здоровье, Игнатий Платоныч! — гаркнул Колька, опрокидывая в рот рюмку.
— Ну, теперь слушай дальше, — сказал Макарычев и принялся не спеша рассказывать всю свою жизнь: и про забастовки, и про первую мировую войну, и как он сражался в гражданской, и в нэп без работы мыкался.
Он говорил, увлекаясь воспоминаниями, и не замечал, что Колька глотает одну рюмку за другой.
