Москва, я не люблю тебя

Западе, на самом деле он колхозник. Нефтяной колхозник, из Анадыря). Это уже две тысячи восьмой.

Я вспоминаю, с какой легкостью люди тогда выдумывали собственное безумие, чтобы было что оплатить, и мне кажется, зеркало заднего вида отражает в этот момент какого-то другого человека. У него меньше морщин в уголках глаз, да и сами глаза — блестят. Кажется, он значительно моложе и веселее, чем тот, что сидит сейчас за рулем и подпевает Зигги Стардасту.

Это был неплохой год, в самом деле. По его итогам, только чаевые консьержам — в Лондоне, Париже, Милане, Нью-Йорке, на Сардинии, Кот д'Азур и черт знает где еще составили около восьмидесяти тысяч. Чаевые за то, что они доставали моим клиентам, в любое время суток — икру красную и черную, проституток совершеннолетних и не очень, геев, кислые щи, трансвеститов, квас, кокаин, зубных врачей для левреток, самолет для отправки к московскому ветеринару любимого кота. Они инициировали задержание полицией внезапно прилетевшей жены, пачками штамповали на таможне забытые теми же женами в летних домах бланки такс-фри, не имея на руках покупок, организовывали встречи тех, кто по известным причинам внезапно прилетел поздней «Сессной» из Питера вообще без каких-либо документов.

Их услугами пользовались миллионеры, топ-менеджеры, депутаты, партийные лидеры, беспартийные дилеры, вороватые чиновники, министры… Восемьдесят тысяч за год…

Это неразумно много по сравнению с тем, сколько я с их помощью заработал, непростительно много. Но персональный сервис, который ты продаешь, может быть только одним — лучшим. Я был лучшим в этом деле, по крайней мере, многие об этом говорили — до тех пор, пока я не вышел.

Так бывает. Однажды ты оказываешь сервис такого рода, что после этого никакие другие сервисы оказывать уже невозможно. Да и не рентабельно. Однажды ты решаешь проблему с некоей лодкой, на которой гуляла компания уважаемых на Родине людей. Интересных, милых, веселых и добрых. Из тех, кто водится только на экране телевизора. Они пили и танцевали всю ночь, а утром, после того как сошли на берег, по какой-то дикой случайности на верхней палубе, точнее, на флай-бридже остался лежать труп юной девы с двумя пулевыми ранениями. Несколько беременной. И вроде бы ни по кому из отдыхавших нет подозрений, а два пулевых ранения есть… и четыре полицейских из отдела криминальных расследований города Марселя… тоже есть… Впрочем, это долгая и смешная история. Потом еще пара-тройка таких же долгих, но чуть менее смешных историй. Потом еще и еще.

Ты уже не владелец консьерж-агентства. Ты — тот-которого-зовут-когда-возникают-нерешаемые- проблемы. Тот, кто внезапно появляется, чтобы решать их. Практически deus ex machina. Да, и машина у тебя теперь соответствующая. Aston Martin DB9 цвета «азур».

Такой вугы ex Aston Martin «на местности». Хороший плохой парень. Что-то среднее между следователем из «Леона» в исполнении Гэри Олдмена и капитана Анискина из фильма моего детства. Вам кто больше всех нравился в «Леоне»? Сам Леон? Малолетняя зассыха? Его цветок? А мне герой Олдмена. И знаете почему? Во-первых, он обладал безукоризненным стилем. Во-вторых, следователя было очень жалко, потому что люди его не понимали, и ему приходилось стрелять, чтобы хоть как-то объяснить им: ПОСЛУШАЙТЕ, Я ОЧЕНЬ РАНИМ!

В общем, подобные сервисы приносили стабильный доход и уносили нервные клетки. Я стал более раздражительным, немного сентиментальным, сильно циничным, слабо верящим. Моими друзьями стали всякие полукриминальные личности: честные осведомители, коррумпированные чиновники, дорогие проститутки, ебанутые хакеры и надломленные кокаином портфельные инвесторы. Я называю их Ziggy's Band. Они даже в телефоне у меня записаны как Виерд, Гилли, Ебанутая Диана, Жирная Молли. Я почти не помню их настоящих имен. И пусть прозвища не делают всю эту шваль лучше, они, несомненно, добавляют моей жизни иронии.

Ты подгоняешь предметы вокруг под собственный стиль и переименовываешь людей. Этот вирус космополитизма — страшная вещь. Сначала ты привозишь из Европы одежду, потом аксессуары, потом начинаешь возить лекарства. На следующем этапе ты словно невзначай просишь регулярно летающих туда знакомых, коих у тебя много, привозить продукты. В какой-то момент вся твоя квартира, от кофейной чашки до люстры, оказывается привезенной по частям из Лондона. Квартира, в которую зубная паста доставляется два раза в месяц посылками Е-bay, в которой журнал «Monocle» на прикроватном столике не может быть старше прошлого месяца, в которой аспирин — лучше швейцарский, чем немецкий, сигареты «Мальборо лайте», пожалуйста, только не из дьюти-фри, а из французской табачки. И колонка Тайлера Брюля в воскресной «Financial Times»… Если ты случайно забыл купить эту газету в воскресенье, врачи из нацистских концлагерей покажутся окружающим милыми докторами из сериала «Интерны». В общем, ты давно уже живешь во внутреннем Лондоне. Это твоя суверенная демократия на двухстах метрах в центре Москвы… до того момента, пока не придет сантехник. Его не переименуешь, даже и мечтать нечего.

Мечтать… я дал себе слово, что когда на счете будет миллион — я сваливаю. Выписываю адвокату доверенность на продажу недвижимого барахла, а сам сваливаю в Лондон. Между мной и ним — четыре часа лету с одной стороны, и сто тысяч — с другой. Такая вот занимательная арифметика.

Если добавить сюда чемодан, в котором лежат мои сто тысяч, и курьера, который его спиздил, получится веселенькое уравнение с картинками. С двумя картинками. Первая — слайд с фотографией звездного неба Лондона, на второй — пыль, которая оседает в воздухе, после того как московских окон негасимый свет потушен выстрелом из уютного чеченского подствольника. Кажется, Зигги Стардаст — это я и есть.

На Гоголевском встаю в пробку. Открываю окно, закуриваю. В любом случае, поиски курьера нужно начинать с его домашнего адреса. Пытаюсь отвлечься, нюхаю зайчика, смотрю на зеленую листву в сквере. Рядом с окном нарисовался оборванец:

— Дядь, возьмите журнал «Интим-услуги»!

— Спасибо, мне не надо.

— Почему? — удивляется пацан. — Все же берут.

— Яне трахаюсь.

— А, — пацан чешет затылок. — Может, вам часы нужны? — достает из-за пазухи желтого цвета, уродливый наручный будильник.

— У меня уже есть, — поднимаю руку, показывая ему пластиковые Casio, нажимаю на кнопку, чтобы поднять стекло, но пацан цепляется за него рукой и заговорщицким шепотом сообщает:

— Есть базы компьютерные. Менты, налоговая, телефонные номера, регистрация машин.

— Взломанные базы — это уголовное преступление, убери руки со стекла! — отворачиваюсь и смотрю вперед.

— Да лана тебе, дядь. У тебя машина такая хорошая, возьми базы, чё ты? Телефончик незнакомый пробить.

Не поворачивая головы, достаю из бардачка пистолет, кладу на колени:

— Я не отвечаю на незнакомые номера! — Парень ойкает. Поднимаю стекло. Светофор загорается зеленым. Еду.

Курю в машине напротив подъезда этого курьера. В пятый раз пробегаю глазами по карточке с адресом, телефоном, именем и фамилией. Денис Васильевич Давыдов, это же умереть можно! Интересно, имеет ли он отношение к легендарному историческому персонажу? Если да, то дедушке, лежащему на Новодевичьем, сейчас слегка стыдно. Он отчаянно рубился на всем скаку, увлекая за собой эскадрон гусар, а правнучек его бездарный топчет московские мостовые в стаде эскадрона курьеров.

Куда же ты ускакал, Давыдов? Где ты прячешься, сволочь с хорошими фамильными корнями? Думаю о том, как я ненавижу связывать людей скотчем. Руки липкие, особенно лунки ногтей, и ходишь после этого неделю, будто клей нюхал. Кажется, фенольный запах впитался в каждую пору.

Еще абсолютно мерзкое ощущение, когда отрываешь пленку от человеческой кожи. У меня в этот момент в голове рождаются крупные планы замедленной съемки: скотч отходит от кожи миллиметр за миллиметром, возникают и рвутся тонкие клеевые нити, отрывающие тургор кожи. Бр-р-р. В такие моменты мне гораздо больнее, чем жертве. Она — всего лишь чувствует, как скотч обжигает верхний слой кожи, срываясь с него. А я не могу заставить себя не домысливать, что она чувствует. И картинка в моей голове гораздо красочней того, что происходит на самом деле.