напарником влево.
Синицын — вправо. Снизились, пошли над водой, разомкнулись по фронту.
Противник открыл ураганный заградогонь. Затем — прицельный, по каждому самолету. Торпедоносцы легли на боевой курс. Зенитки били горизонтально, в лоб, но никакая сила уже не могла заставить гвардейцев свернуть с курса. Шестьсот, пятьсот, четыреста метров…
— Залп!
Басалкевич и Касаткин нажали на кнопки. Штурманы второй пары Королев и Лапницкий — тоже. Их машины находились в момент сброса в шестистах метрах от цели.
Транспорт маневрировал. На него с двух сторон неслись четыре торпеды. Прижавшись к воде, летчики выходили из атаки. Воздушные стрелки всех четырех машин поливали палубы кораблей огнем из пулеметов.
И вот — огромный взрыв, клубы черного дыма. Транспорт накренился на левый борт, стал погружаться в воду…
На земле выяснилось, что группа бомбардировщиков на заданную цель не вышла. Произвела удар по запасной — по второму обнаруженному разведчиками конвою — и повредила транспорт.
В тот день вечером нам предстояло вылететь на постановку мин в бухтах Севастополя. На задание шли семь экипажей, из них один с бомбами — для отвлечения внимания противовоздушной обороны противника. Эта роль была вновь возложена на экипаж Александра Васильевича Корнилова. Он первым и ушел в воздух. Следом взлетели Ковтун, Дарьин, Пресич, Алфимов, Самущенко, я.
Час полета в тишине. Вот и Севастополь. Начинаю планировать. Вскоре город оказывается выше нас, он лежит без огней, затаившийся, тихий. Вывожу машину в горизонтальный полет. Контролируя высоту по приборам. Кажется, слышу, как внизу лениво плещутся волны. Еще минута, и нас засекут с вражеских постов наблюдения.
— Штурман, как?
— Доверни вправо пять. Так держать!
И как раз впереди рвутся бомбы. Надо ж так угадать! Молодец, Александр Васильевич, молодец, Сергей Прокофьевич. Точненько рассчитали время. Враг приспособился к нашей тактике, сбрось они бомбы чуть раньше, успел бы нащупать и нас. А сейчас все прожектора, весь ураганный огонь нацелены в небо над бухтой Круглой.
— Сброс!
— Парашюты раскрылись!
Разворачиваю облегченный самолет в сторону моря.
— На аэродроме Херсонесский маяк рвутся бомбы! Точно определил Жуковец, сам просидел когда-то на этом аэродроме полгода. Значит, вырвался Корнилов.
И на вторую цель успел вовремя, теперь все внимание немцев — туда.
— Все как по нотам, штурман?
— У нас — да. Думаю, и остальные разгрузятся, кто еще не успел. Нотам-то тоже, брат, поучиться надо!
Именно. Чтобы такие концерты давать, как Александр Васильевич.
Набираю высоту, ложусь курсом на север. Теперь незачем обходить Крым морем: почти весь полуостров свободен. Пересекаю береговую черту в районе Саки, через час сажаю самолет на аэродроме.
Двое из наших сели раньше, остальные — следом за нами. Все выполнили задачу, никто не побывал под огнем. Вот что значит — знать ноты…
18 апреля. Напряженный трудовой день. Надо перевезти бензин в Одессу, на Школьный аэродром, куда перебазировался наш 11-й гвардейский истребительный полк. Возим в своих баках, по две тонны за самолето-рейс. За день три рейса — путь не далек. Три взлета, три посадки на тесный и незнакомый аэродром. И с воздуха глаз не спускай — немец соображает, что не с учебной целью катаемся взад-вперед. Но выбора нет. Десятки тысяч моторов наступающего фронта нуждаются в питании. А тут — бездорожье, весенняя распутица… За день восемь самолетов перевезли сорок восемь тонн горючего — на сто вылетов на истребителях.
Не прекращалась и боевая работа.
Наши сухопутные войска, завершив преследование противника, вышли к севастопольскому оборонительному рубежу. Отдельная Приморская армия соединилась с войсками 4-го Украинского фронта и вошла в их состав. Участь немецко-румынской группировки в Крыму окончательно решена, фашистское командование стремится спасти, что возможно.
В двенадцать часов поступило приказание четырем торпедоносцам нашего полка совместно с пятью бомбардировщиками 36-го нанести удар по кораблям противника, обнаруженным в море воздушной разведкой. Конвой находился в трехстах километрах от Скадовска и состоял из трех транспортов под охраной одного эсминца, одного тральщика и двух сторожевых катеров. С воздуха его прикрывали два гидросамолета «Гамбург-140».
В двенадцать пятнадцать наша группа была в воздухе. Две пары торпедоносцев повели командиры звеньев Иван Киценко и Александр Жестков. Ведущий всей группы — Киценко. Ведомыми летели также опытные воздушные бойцы Василий Ольховой и Семен Самущенко.
За ними, с десятиминутным интервалом, вылетел Александр Ковтун. Его задача — сфотографировать конвой после удара обеих групп.
К сожалению, взаимодействие с А-20 ('бостонами') снова не удалось: наши торпедоносцы оказались в назначенном районе раньше расчетного времени. Цель появилась внезапно. Боевые машины развернулись и пошли над морем, выстроившись фронтом. Ясно были видны не только силуэты транспортов, но и небольших кораблей охранения.
Перед остеклением кабин засверкали разрывы снарядов. Киценко услышал в наушниках напоминание обычно невозмутимого Басалкевича: 'Командир, цель…' Но выводить группу на боевой курс не торопился: решил дать возможность ведомым освоиться с непредвиденной ситуацией, как следует присмотреться к вражескому конвою. А фашистским орудийным расчетам — выдохнуться на беглом огне с дальней дистанции. Кроме того, вот-вот могли подойти А-20 для комбинированного удара.
Минуты прошли, ничего не изменилось.
Киценко решил атаковать всей группой самый большой транспорт, водоизмещением шесть тысяч тонн. Торпедоносцы попарно устремились к нему с левого борта. На их пути встал ураган огня. На кораблях охранения и транспортах стреляло все, что могло стрелять: плевались огнем почти горизонтально склоненные стволы зениток, автоматические пушки «эрликоны», захлебывались очередями пулеметы, с переполненных палуб палили из карабинов и автоматов обезумевшие пехотинцы…
Киценко услышал удар, перебои в правом моторе. Второй удар — снаряд прошил правую плоскость, с треском разорвался сзади. Поврежденный мотор задымил, задергался, сбившись с ритма…
Увидев шлейф дыма за самолетом ведущего, Жестков приказал своему радисту стать на прием. Он ждал команды: 'Атаковать без меня'. Но Киценко молчал. И только спустя минуту стрелку-радисту Чумичеву удалось поймать: 'Торпеды бросать по команде…'
Жестков лучше, чем сам Киценко, видел, в каком положении находился подбитый самолет, и понял эти слова как надо. Над правым мотором машины друга уже полыхало пламя. Но она шла точно по боевому курсу. 'Бросать по команде!' А сам… У Жесткова перехватило дыхание. Да, иначе Иван и не мог решить. Дать команду на сброс, а самому донести свою торпеду до борта транспорта, ударить в него тараном…
Все четыре машины неслись сквозь шквалы снарядов и пуль. Киценко выключил горящий мотор, машину резко потянуло влево. Усилившейся струёй воздуха сорвало пламя. Выровняв самолет, Иван крикнул штурману:
— Вася, бросай!
Но торпеда не отрывалась от фюзеляжа. Басалкевич продублировал сброс аварийно — стальная сигара словно прилипла к машине. Громада транспорта наползала на остекление кабины…
— Командир! Выходи, врежемся…
Киценко чудом удержал самолет на развороте: он «сыпался», хотя мотор работал на форсаже. Выхватив машину у самой воды, весь взмокший летчик оглянулся. От самолета Жесткова торпеда
