вернувшись из командировки в полк перед началом сражения за Крым.
Погиб в торпедной атаке. Не сразу поверил ушам. За всю войну пришлось слышать лишь о трех случаях, когда на низкое торпедирование водили группы командиры полков. Все три случая имели место на Севере и все три окончились трагически. Двое из этих храбрецов — майор Филипп Васильевич Костькин и подполковник Борис Павлович Сыромятников — были сбиты шквальным огнем зениток над конвоями противника, третий — бывший наш командир полка на Тихом океане майор Николай Никитович Ведмеденко — погиб при возвращении с удара.
А тут — комдив, генерал…
У каждого на войне свое место, у каждого соответствующие навыки, которые надо поддерживать изо дня в день. Да и что за необходимость…
Да, вот в этом и весь вопрос. Разная бывает необходимость. И далеко не всегда она совпадает с очевидной целесообразностью.
Но эти размышления пришли после. А тогда, сразу — отрывки воспоминаний, без выбора, наугад.
…Самолет катится к кучам щебенки на недостроенной бетонной полосе, тормоза выжаты до отказа… В последний момент отворачиваю, колеса вязнут в расквашенном грунте, машина становится на нос, из-под капота вырываются языки пламени. Фонарь заклинен, переворачиваюсь вниз головой, ногой выдавливаю дверцу, вываливаюсь на крыло, с крыла на землю, бегу, ложусь за ближайшую кучу щебня, успеваю заметить: ребята отбежали дальше… Взрыв! Тринадцать «соток»… И — тишина. На месте машины — огромная дымящаяся воронка. Дым рассеивается, глаза слепит солнце, потом какие-то блики… Блики на лаке подъехавшей «эмки», губы комбрига шевелятся беззвучно, затем, как в наушниках ларингофона с плохим контактом: '…правильно комполка говорит… В рубашке родился ты, Минаков! Только все же учти: парашют понадежней твоей рубашки…'
Взлетал на чужом самолете, в воздухе загорелся мотор, бомбы сбросить некуда…
…В другой раз — то же, с контактной миной. Самолет удалось спасти. И опять, как назло, «эмка». 'И как это ты умудряешься, Минаков? Каждый раз — к моему приезду! Или у тебя каждый день такое?' Спокойный, насмешливый голос. И все напряжение- как рукой…
…Ясный солнечный день, ясный до страшности, как только во сне бывает. Армада бомбардировщиков готовится к взлету. Массированный удар. По Севастопольскому порту, средь бела дня! 'Ты, Минаков, как мне удалось заметить, большой мастер по аварийным посадкам. Полетишь в моей четверке. Если меня срежут, постараюсь дотянуть до Качи. Садись и ты. Улизнем из-под носа у фрицев! Идет?'
Садиться, по счастью, не пришлось. Но и сесть тоже было бы счастьем. Как бы не большим еще…
Или с Лобановым.
Приземлился, видит — комбриг. Подбегает, докладывает: летал на дальнюю воздушную разведку, задание выполнил. Вид, понятно, измотанный до предела. Но старается перед начальством держаться бодро.
'Сколько часов были в воздухе?' — 'Более десяти'. — 'Который вылет в этом месяце?' — «Двенадцатый». — 'За пятнадцать дней? Садитесь в мою машину! Начальник штаба, доложите командиру полка: забираю капитана на профилактику'. — 'Так у меня же все вроде нормально, товарищ полковник…' — 'Нормально, нормально, садитесь!'
Привез в лазарет. И — Челушкину Константину Александровичу, начальнику медслужбы: 'Под вашу личную ответственность! Обеспечьте капитану полноценный отдых. Стол с усиленным питанием. Для тонуса можно коньяк. Воздух и море. Выписывать только с моего разрешения!'
О жизненном пути Николая Александровича мне больше всего удалось узнать от его ближайших боевых друзей — штурманов Петра Ильича Хохлова и Александра Федоровича Толмачева.
Дед и отец — туляки, потомственные оружейники. Сам тоже родился в Туле. Комсомолец двадцатых годов. С 1926-го — коммунист. Мечтал стать инженером, окончил рабфак, поехал в Москву. Жизнь решила иначе: авиация призывала лучших из лучших в свои ряды. После окончания школы пилотов имени А. Ф. Мясникова стал летчиком-инструктором. Затем был направлен на Черноморский флот, в часть, которая называлась минно-торпедным авиационным отрядом.
Этот вид авиации был тогда новым, вокруг него велись споры. Молодой командир с первых дней сделался горячим поклонником нового оружия, новой тактики поражения морских целей. С энтузиазмом осваивает новые приемы пилотирования воздушного корабля, в короткое время достигает незаурядных успехов.
Вскоре, однако, уясняет, что для успешной торпедной атаки одной дерзости, даже и помноженной на личное летное мастерство, недостаточно, что основа победы должна быть заложена в тщательно разработанном плане боя. С каждым полетом усложняя для себя и для летчиков отряда условия торпедометания, ищет приемы сближения с противником, способы определения упреждений, наиболее выгодные дистанции для поражения движущихся и маневрирующих кораблей, тщательно изучает штурманскую работу на торпедоносцах…
О Токареве распространяется слава как о летчике с характером. Одни считают его человеком честолюбивым и самоуверенным, другие — увлеченным фанатиком своего дела; кто-то поражается его безошибочному летному чутью, кто-то необыкновенному «везению». Однако всем ясно: это незаурядно одаренный летчик, человек большой авиационной судьбы.
За успехи в боевой и политической подготовке в феврале 1938 года Токарев награждается орденом 'Знак Почета'.
В 1939 году переводится на Балтику. Сначала в должности заместителя командира эскадрильи, затем комэска, вновь весь без остатка отдается любимому делу. Освоение нового самолета, отработка групповой слетанности, совершенствование тактических приемов…
Здесь он начал летать со штурманом Петром Хохловым. Боевое содружество вскоре превратилось в большую личную дружбу, окончательно окрепшую в дни первых военных испытаний.
…Утро 30 ноября 1939 года. Серое балтийское небо, колющий ветер. Метеорологи обещают погоду 'в полоску'. На аэродроме снега по колено, а под ним вязкая, хлюпающая, не промерзшая и на сантиметр земля.
Задание эскадрилье поставлено трудное: найти замаскированные в шхерных лабиринтах Ботнического залива финские броненосцы береговой обороны и нанести по ним удар.
Сложный взлет на перегруженных самолетах проходит благополучно. Эскадрилья выстраивается в журавлиный клин, берет курс к вражеским берегам. Первое в жизни боевое задание, первая настоящая проверка.
При подходе к Турку бомбардировщиков встречает гряда густых облаков и плотный туман, опустившийся чуть не до самой воды. Вдобавок с неба начинают падать крупные хлопья снега. Токарев снижается к воде, высота пятнадцать двадцать метров. Все еще пытается пробиться к шхерам, во что бы то ни стало выполнить боевой приказ. Вслед за ним, в белой мгле над черной водой, скользит весь журавлиный клин. Но уже ясно: природу не переспорить. Если сейчас и наткнешься на броненосец, все равно ударить с такой высоты нельзя: подорвешься на собственных бомбах. Но вероятность встречи ничтожна: шхеры накрыты таким туманом, что в нем может укрыться сотня кораблей…
Штурман эскадрильи Хохлов тяжело переживал неудачу. Больше за командира, чем за себя. Возвратиться на аэродром с бомбами в первый день войны… А ведь надо еще посадить самолеты с огромными «пятисотками» на вязком, расквашенном поле. Подобных посадок в учебных целях никогда не производилось, о таком и помыслить в мирное время никто не мог.
Еще десять — пятнадцать минут рискованного, но совершенно безнадежного поиска…
Приземлились благополучно. Токарев слез по трапу, неуклюже переступая в снегу отяжелевшими ногами в собачьих унтах, молча двинулся на КП. За ним Хохлов. Спрятав лицо в меховой воротник, отвернувшись, будто от ветра, чтобы не видеть ссутулившуюся спину и опущенные плечи своего командира и друга…
В ту лютую зиму Токарев летал без устали. Топил транспорты, уничтожал воинские эшелоны, вел ожесточенные воздушные бои с вражескими «бристоль-бульдогами». Совершил пятьдесят семь успешных боевых вылетов.
Отлично воевали и его подчиненные. Эскадрилья за время боев с белофиннами уничтожила много
