стало законом — бдительность до самого аэродрома. Истребители противника шарят повсюду. На днях «мессершмитты» сбили Пе-2, когда он заходил на посадку. Экипаж чувствовал себя уже дома, беспечность оказалась роковой…[163]
Пока мы вели разведку, звено, возглавляемое летчиком Трошиным и штурманом Зимницким, с ведомыми Казанчуком и Алексеевым, летало бомбить плавсредства в Феодосии. Враг встретил нашу тройку сосредоточенным огнем еще на дальних подступах, прицельно отбомбиться не удалось, бомбы попали в пакгаузы и причалы, вызвав многочисленные пожары на территории порта.
Экипажи Стародуба и Беликова нанесли удар по войскам противника на перевале Санчаро, а затем дважды успешно заходили на штурмовку, поливая гитлеровцев пулеметными очередями.
Еще полетаем вместе!
На земле, на море и в воздухе шли ожесточенные бои. Они не прекращались ни на минуту. Ни днем, ни ночью не смолкали пулеметные очереди, грохот пушек, завывание авиационных моторов. Воздух пропитался тротиловой гарью, дымом пожарищ, тленом. Тонули корабли, взрывались самолеты, горели танки. Израсходовав резервы и убедившись в бесплодности дальнейших атак, враг в конце сентября перешел к обороне. На земле наступила оперативная пауза, но для нас передышки быть не могло. Бомбоударами мы поддерживали наши закрепляющиеся войска, громили колонны техники и живой силы противника, эшелоны на железнодорожных станциях, наносили удары по перевалам Кавказского хребта, по кораблям в портах и в море, ставили минные заграждения, вели ближнюю и дальнюю разведку…
25 сентября на рассвете вылетели на воздушную разведку вдоль Кавказского побережья с целью поиска кораблей и подводных лодок противника. Стояло прозрачное осеннее утро с легкой дымкой у горизонта. Коля Прилуцкий внимательно всматривался в рябоватую поверхность моря, искрящуюся тысячами солнечных бликов. Через час заметил перископ, а еще через полчаса все мы увидели субмарину, шедшую в надводном положении. Атаковали. После нескольких пулеметных очередей лодка погрузилась, исчезла под водой. У Керченского пролива обнаружили две быстроходные баржи, выпустили по ним весь боекомплект.
Только приземлились — очередное задание: нанести удар по противнику у Чернореченской. Вылетаем тремя [164] звеньями. Первое ведет Стародуб, второе Казанчук, третье — я.
Чтобы ввести в заблуждение вражеские наблюдательные посты, заходим не справа, откуда они привыкли нас ждать, а с противоположной стороны.
— Цель вижу! — докладывает Прилуцкий.
Секунды на боевом курсе, и вниз устремляется стая бомб. Красно-черные кусты распускаются на земле. Еще дважды заходим на цель, уже в качестве штурмовиков, пустив в ход пулеметы.
— Сфотографировали?
— Порядок! — отвечает Лубинец. — Можно для самого Гитлера экземпляр отпечатать на память.
В этот день поднялись в воздух еще раз. Уже вечерело, когда полетели к урочищу Умпыр, около одного из горных перевалов, — здесь были обнаружены артиллерийские позиции противника. Возглавлял звено Андреев, Артюков и я были ведомыми.
Штурманом у меня снова Никитин: только приехал из лазарета, и сразу в полет.
Прошли над морем, затем, набрав высоту, повернули в горы. Величественный пейзаж: черные, теснящие друг друга громады в белоснежных остроконечных шапках. Высотомер показывает четыре тысячи, а вершины под нами метрах в пятистах. Перед целью расходимся, самостоятельно выбираем объект атаки. Димыч уверенно выводит машину на боевой курс, не отвык на больничной койке. Противник молчит, безмолвие гор ощущается даже сквозь гул моторов. Кажется, что звенят туго натянутые нервы. Пара-другая кнутов «эрликонов» послужила бы сейчас успокоительным средством. Но нет, молчат…
— Пошли, родимые! — слышу опять привычное.
Ну вот, уже легче.
— Куда легли?
— В южную часть урочища! — сразу отвечает Панов.
— Командир, разворачивайся на второй заход! — кричит Димыч. — Засек позицию мортир, вижу вспышки выстрелов!
Снова: 'Пошли родимые!'.
— От фрицевских мортир — один ориентир! — это Лубинец, конечно.
— Командир, заходи на третий!
В третий раз устремились бомбы на головы мечущихся гитлеровцев. [165] Четвертый и пятый заходы — штурмовые. Утюжим урочище, прочесывая его пулеметным огнем.
— Патроны кончились!
Увеличиваю скорость, набираю высоту, догоняю ведущего.
— Какой ты там ориентир заметил? — спросил Димыч у Лубинца, когда приземлились на аэродроме.
— Мокрое место! — приглаживая соломенный чуб, ответил тот.
После разбора меня задержал майор Пересада. Протянул телеграмму из штаба ВВС. Предписывалось немедленно откомандировать штурмана Никитина на академические курсы.
— Ну, что скажешь?
— Жаль, слетались… Друг друга без слов понимаем…
— Ничего не поделаешь, война предстоит еще долгая. И с фронта нужно посылать людей учиться. Спорить не приходилось.
— А кого ко мне определите?
— Кого хочешь. Разумеется, из безлошадных.
— Пока Осипов лечится, разрешите летать с Прилуцким?
— Сегодня же подготовлю приказ.
Узнав новость, Димыч только растерянно развел руками. Приказ есть приказ.
Вечером эскадрилья устроила проводы боевому товарищу. Вспомнили о трудных вылетах, удачах и промахах, пожелали Димычу после учебы стать флаг-штурманом эскадрильи, а то и полка. Нашлись шутники, принялись подбирать разные высокие тыловые должности.
— Бросьте друзья, мы еще на Берлин вместе бомбочки покидаем, — отбивался как мог бедный Димка.
Потом умолк. Слишком уж неожиданно свалилась на него эта перемена.
Нечего греха таить, не все сразу пошло у нас с ним ладно и гладко. Бывали и просчеты, и минутная растерянность, и непонимание. И вот, когда позади тысячи и тысячи совместно налетанных километров, огромная школа боевого опыта, взаимодействия… Да разве только в этом дело? Дружба, ведь она тоже фактор в бою. Еще и какой![166]
— Ничего, Вася, еще полетаем вместе! — будто угадал он мои мысли.
— Твоими бы устами…
Мы обнялись.
Засыпая, я старался получше запомнить друга. Вот он, невысокий, ладный, в короткой летной курточке, с копной русых, спадающих на лоб волос, шагает к самолету, весело махая рукой техникам. Или сидит при коптилке, усталый и бледный после дневных полетов, уткнувшись в свою потрепанную карту…
Наутро он уехал.
Всякое случается на войне. И не только, плохое. 'Еще полетаем вместе…' Конечно, это было сказано так, не всерьез. Какова же была наша радость, когда спустя двадцать месяцев после этого вечера мы с Никитиным встретились вновь. И много раз еще в самом деле летали на боевые задания вместе…
