Какая мерзость!
У Тома перехватило дыхание, и он с трудом заставил себя заговорить.
— Как ты это делаешь?
Не обращая на него внимания, Оракул подошел к саркофагу.
— Не стоит вставать, любовь моя. — Он нежно взял руку матери.
У Тома все закружилось перед глазами. Цвета сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Голубой… золотой… белый… медно-рыжий… опять голубой. В голове зашумело.
— А ты бы поверил, если бы я сказал, — голос д’Оврезона звучал откуда-то издалека, — что я делаю это силой воли?
«А ну-ка контроль дыхания!» — приказал себе Том.
— Нет, конечно. — В голосе Оракула вновь зазвучала назойливая учтивость.
Красота матери теперь казалась несколько поблекшей. Что же это?! Пребывание на грани смерти и редкие пробуждения по воле Оракула? Или за всем этим скрывается что-то еще?
«Кулак и жеребенок», — вспомнил Том. И постарался снова сконцентрироваться.
— Ранвера! — Глаза Оракула были прикованы к матери. — Ран, любовь моя!
— Жерар…
В ее голосе явно звучала нежность, и Тома будто окатили ледяной водой.
«Я убью тебя, Оракул!» — подумал он, с трудом сдерживая ярость.
Никаких сомнений не было. Надо лишь прикинуть, как добраться до сонной артерии, чтобы это было неожиданно для врага.
— О Том. Что с тобой случилось?
— Мама?! — Тома пробрала оторопь. Может ли это быть всего лишь иллюзией?
— Ты вырос и стал красивым. Наверно, и девушки есть?
— Мама, — торопливо сказал Том, указывая на д’Оврезона кончиком своего меча. — Он сказал тебе, что случилось с отцом? И что они сделали со мной после его смерти?
— После его смерти? — Она удивленно нахмурилась. — Неужели Деврейг тоже умер?
— Только не говори мне, что ты этого не знала.
— Не так уж это и плохо, — сказал Оракул.
— Что? — Том повернулся к нему.
— Умирание… Это всего лишь черный туннель, и ты падаешь в него. Так это происходит. — Жерар с подчеркнутой нежностью дотронулся до щеки Ранверы.
«Только следи за дыханием», — напомнил себе Том.
— Это не черный туннель. Это всего лишь зависимость от средств, которые поддерживают иллюзии. — Том отошел назад, чтобы Оракул не смог сразу дотянуться до него. — Ее память ослабла. Она пытается собрать воедино обрывки разговоров из прежних времен. Как будто с тех пор время остановилось… Неужели безумие сделало ее еще более привлекательной для тебя, мой бедный Оракул?
Ярость вспыхнула в глазах д’Оврезона.
«Очко в твою пользу», — сказал себе Том.
Он чувствовал присутствие матери, легкий запах ее духов в холодном воздухе, но его внимание в данный момент было целиком сосредоточено на враге.
— Бедный, загнанный в угол Оракул, — продолжал он. — Не способный оставаться в нормальном потоке времени. Ты, наверное, сильно завидуешь нам? Наверное, пытаешься приспособить свое фрагментированное сознание к симптомам ее болезни?
Большие руки д’Оврезона сжались в кулаки. Мать снова заговорила.
— Не надо, Жерар! — Вся дрожа, сжав в своих ладонях руки д’Оврезона, она добавила: — Ты же обещал, мой дорогой.
— Да, я помню, любовь моя. Не беспокойся… — Но между бровями Оракула залегла маленькая морщинка.
Том расстегнул комбинезон, опускаясь на колено, как будто совершал ритуал коленопреклонения. Положив меч на пол, он развязал шнурок, на которой висел талисман.
— Прекрасная работа, как ты считаешь, мудрый Оракул? — Том положил жеребенка на пол. — Работа моего отца. Помнишь талисман, мама?
— Талисман. — Мать выглядела растерянной. — Я не… — Она замолкла.
«Зато я помню Пилота, — думал Том. — Знала ли она, что мне дарит? — Он сделал движение рукой, жеребенок аккуратно распался на половинки, и внутри него обнаружилась нуль-гелевая капсула. — Думала ли она, что я воспользуюсь капсулой не только для общения с Другими мирами?»
— Теперь смотри, Оракул.
Кончик меча аккуратно вскрыл нуль-гель, открывая миру кристалл-транслятор. Он мерцал голубым светом.
Все голографические дисплеи, находившиеся в зале, внезапно покрылись рябью самых диких раскрасок, перекрывавших весь диапазон цветового спектра.
— Что происходит? — Голос Оракула дрогнул.
— Загрузка, — коротко ответил Том. Контролируемые им движения мозаичных пятен вели свое собственное повествование.
В реальном пространстве логика сама по себе несовершенна…
— Я не… — Оракул замолк, впав в транс при виде гипнотической пульсации голограмм.
… и ограничена теоремой Геделя: истина не всегда доказуема…
— Твоя жизнь, бедный Оракул, не более чем иллюзия.
…но в мю-пространстве, в его безграничной рефлексивности все может быть доказано…
Кристалл передавал стандартные стробоскопические коды, сосредоточиваясь на хроно-имплантанте Оракула, чтобы взять его под контроль.
…и все можно смоделировать…
Отпустив руку матери, д’Оврезон шагнул назад, его широкие могучие плечи поникли в неопределенности.
— Не… понимаю.
…даже жизнь Оракула.
Началось разрушение собственных фемтоцитов Оракула.
— С этого момента все в тебе является лишь моделью, имитацией. Это моя вселенная, Оракул. Все твои будущие воспоминания состоят из образов, ощущений, которые смоделировал я.
Кристалл передавал новый код: шла переписка молекулярной конфигурации, усиление воспоминаний о будущих событиях, которые никогда не произойдут.
— Невероятно, — сказал Том. И добавил мысленно, глядя на крутящего головой Оракула: «Я переписываю заново все содержимое твоего мозга, и ты знаешь это».
Мать снова ложилась в саркофаг.
— Это уже произошло, — громко сказал Том.
— Нет… — пробормотал Оракул. Но он был не прав.
Голограммы изменились в последний раз — память вернула Оракула в дни юности, — и все погасло.
Создать пограничное состояние.
Это был термин, обозначающий последний всплеск сознания перед тем, как старый человек умирает.
За очень короткий период времени новая память д’Оврезона о будущем, начиная с этого момента, была записана в его мозгу. Все его будущие ощущения были результатом мультифрактальной моделирующий имитации.
Даже воспоминание о его отдаленной, будущей смерти — вследствие глубокой старости, кстати, — пришло к нему теперь из воображения Тома.
— Массивное тело Оракула затряслось крупной дрожью — все новые и новые воспоминания всплывали в его мозгу.
