11
В середине 1980-х и позже фашизм стал вылезать из подполья вместе с гласностью. Слово «коричневый» для всех тогдашних читателей означало фашист, как «красный» – коммунист, большевик. Термин «красно-коричневые» появился позже.
12
Тогда много говорилось о двадцами миллионах, погибших в Великой Отечественной. Потом Горбачев сказал – двадцать семь.
13
Это было страшное межеумочное время: пьесу напечатать уже можно, а правду об авторе сказать нельзя.
14
Потом эта песня оправдала свой «первый выход». Во втором акте появилась женщина, страшным голосом вскрикнула: «Плачьте все! Отец наш умер!» – это до азиатской пустыни дошла весть о смерти Сталина. И начались его местные партийные похороны. Председатель колхоза и чабаны подняли за ножки накрытый белой скатертью длинный стол «для заседаний» и скорбно опустив голову, пошли по кругу. А в динамиках гремела «Сулико», превратившаяся в рыдающий похоронный марш.
15
Тогда этот роман читали все. Сегодня...
16
И эти животные, и эти романы – «Прощай, Гюльсары» и «Белый пароход» – исчезли, а жаль.
17
Это я на заключительном (послефестивальном) симпозиуме сказал с трибуны, что ничем, кроме чиновничьих опасений, нельзя объяснить отсутствие этого спектакля в Тбилиси. Потом с изумлением прочел свою малость приглаженную речь в «Комсомольской правде». Подписан был текст молодым журналистом (ныне он известный крупный вальяжный телеведущий), а мое имя он, естественно, не упомянул.
18
В этом тексте, как и почти во всех других, есть игра с хорошим читателем, который (как надеется наивный автор) опознает скрытые цитаты, намеки, реминисценции. Когда автору его собственный текст начинал казаться излишне пафосным, он (автор) сам себе устраивал снижение. Соединение в одной фразе обнаженного эффекта с обнаженным же дефектом должно отправить хорошего читателя прямиком к «Гамлету».
19
В 1987 году фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» стал культовым, прошел по всему миру как символ Перестройки. В фильме два времени: наше и – время террора, Сталина, Берии. Махарадзе играл «в прошлом» – Берию (которого в фильме звали Варлам Аравидзе), «в настоящем» – сына Берии (в фильме – Авель Аравидзе), ставшего то ли партийным боссом (вроде секретаря обкома КПСС), то ли мафиози. Женщина (вернувшаяся из ГУЛАГа?) выкапывает и выбрасывает из могилы труп Берии, а сын мафиози (внук мертвеца) стреляется, не в силах жить с пониманием, кто его отец и дед. Связь времен распадается, не склеишь. Но путь указан. В финале древняя, сгорбленная, но бодрая старуха (великая Верико Анджапаридзе сыграла последнюю в жизни роль) спрашивает кого-то: «Эта дорога ведет к храму?» – «Нет». – «А зачем дорога, если она не ведет к храму?». Это последние слова фильма. Они очень понравились, их все цитировали. «Дорога, ведущая к храму» стала фразой эпохи, слоганом. Как ни странно, слоганом вполне атеистических демократов. Но до сердца эти слова, видимо, не дошли. Их начали произносить все, как все начали стоять со свечкой.
20
Отец Майи был арестован, и она (советская пионерка) писала Сталину, защищая отца. Семья тогда жила в Москве, в коммуналке. Однажды ночью к ним постучала соседка с безумными глазами: «Портрет! Портрет пришел!». Они выбежали к входной двери, а это Сталин. Прошел в комнату, посадил Майю на колени: «Это ты, пионэрка, мне писала? Не бойся, разберемся».
21
Текст, публикуемый в газете, надо чем-то оправдать, прикрыть. Тем более если эта газета – «Молодой дальневосточник». С какой стати там будут печатать заметку о Шекспире и Сталине? А вот: дописываешь в начало любую техническую новость, типа «открылся театр» или «закрылся фестиваль»...
22
Слово «маразм» в то время (в 1980-е) автоматически рождало ассоциацию с Брежневым, а шире – с советской властью, окостенелым застоем, дурью системы. И заголовок «Аллюзия» сразу включал аллюзию: это не у Лира маразм и порядок, а у нас.
23
Здесь и далее в угловых скобках восстановлены цензорские сокращения.
24
Еще одна аллюзия: «чувство глубокого удовлетворения» – постоянный штамп в докладах Брежнева.
25
Шутку о грубых жестах сократили, а то, что следующий абзац начинается словами «шутки в сторону», – не заметили.
26
Слова «четвертый блок» тогда все понимали: Чернобыльская катастрофа.
27
Представьте, такое о себе и своих детях прочли бы наши президенты; уголовное дело, терроризм.
28
Брежнев, Политбюро и пр.
