Первые редкие прохожие появились на Унтер-ден-Линден. Пора! Этьен пружинисто поднимается, подходит к бухгалтерской конторке, протягивает руку к выключателю и… Всеми огнями вспыхивает люстра в центре потолка салона, наполняя ярким светом торговый зал. Франсуа в это время относит пакет с вещами и чемодан Этьена к входной двери, оставляет их возле пакетов с предметами «Золотой братины».
По противоположной стороне улицы шествует, наслаждаясь властью, порядком и тишиной, пожилой полицейский. Озаренные светом окна ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и Ко» в утренней неверной мгле невольно привлекают внимание. Странно… Полицейский останавливается, достает из кармана брюк часы-луковицу, щелкает крышка. Семь часов тридцать две минуты. Ерунда какая-то… Однако за стеклом витрины привычная картина: портье лениво протирает стекло прилавка, за своей конторкой в привычной позе, упершись целлулоидным козырьком в толстую книгу, что-то пересчитывает бухгалтер, изредка двигая костяшки на счетах. Полицейский качает головой: вышколил-таки своих работников этот хитрюга Арон. Надо полагать, хорошие денежки им платит. Слуга порядка вынимает рабочий блокнот и делает запись:
Теперь в распоряжении Молчунов ровно двадцать четыре минуты. Этьен тремя отмычками вскрывает входную дверь. Выглядывает – улица пуста. Нельзя терять ни минуты. Этьен быстро бежит вдоль витрины, скрывается за углом.
Франсуа притаился у пакетов, встав за дверью. Спортивный крытый автомобиль подкатывает к дверям ювелирного магазина через двенадцать минут. За это время испарина выступила на лице Франсуа, но в целом вид его невозмутим. Погрузка пакетов происходит деловито, без всякой вроде бы спешки. На нее не обращает внимания одинокий прохожий, сумрачный субъект неопределенного возраста: в этот ранний час его больше всего занимает проблема опохмелки.
Хлопает дверца, Молчуны смотрят друг на друга, и первым начинает заразительно хохотать Франсуа, а машина, фыркнув сизым дымком, срывается с места.
Обойдя квартал, полицейский идет по Унтер-ден-Линден, и лицо стража порядка вытягивается: по направлению к магазину идут портье Крумель и бухгалтер Бартельс. Настоящие.
В отель «Новая Германия» приехал (чего раньше не бывало) товарищ Фарзус в своем неизменном костюме-тройке (в комнату он вошел с бежевым плащом, перекинутым через руку):
– Николай Семенович просит срочно к себе. Без графа.
– Что случилось? – в один голос спросили Забродин и Любин.
– Ночью из магазина Нейгольберга похищен сервиз «Золотая братина».
Через несколько минут открылось еще одно необъяснимое обстоятельство: в своей комнате отсутствовали Мартин Сарканис и Василий Белкин. И по тому, что кровать Сарканиса была не застелена, одеяло сброшено на пол (для аккуратного, пунктуального Мартина случай невероятный), а кровать Белкина, наоборот, оказалась старательно заправленной, а подушки взбитыми, можно было предположить: Сарканиса сорвало с постели какое-то чрезвычайное, не терпящее отлагательства дело, а Белкин вообще не ночевал в отеле минувшей ночью.
В такси все молчали – Фарзус, показав взглядом на таксиста, прижал палец к губам. И все же при подъезде к торгпредству у Кирилла Любина вырвалось:
– Неужели Никита?
На что товарищ Фарзус скептически хмыкнул. Глеб Забродин был хмур, как осенняя туча, и непроницаем. Николай Семенович Решетов короткими шажками семенил вдоль голых окон своего огромного кабинета, колобком катался, и, когда здоровался с вошедшими, пожимал руки влажными пухлыми пальцами. Наконец все расселись по разномастным стульям, Фарзус тоже остался в кабинете. Николай Семенович курил, и итальянская папироска подрагивала в его руке.
– Видите ли… – заговорил он, – мы не учли такого оборота. О сервизе, о «сделке века», о лжеграфе – словом, обо всем, что касается «Золотой братины», трубят не только немецкие газеты, но и английские, итальянские, французские…
– При чем тут это? – перебил Забродин.
– А при том! – вдруг рассердился Решетов. – Впрочем, простите, вы еще не видели экстренных выпусков газет. Видите ли, «Золотая братина» не могла не привлечь внимания разбойников мирового класса. Так вот… Как пишет «Полицейский вестник»… Здесь где-то… – На краю стола лежал ворох газет. – Почерк грабителей определен – некие Молчуны из Франции, за ними гоняется полиция всех европейских стран.
– Можно посмотреть? – потянулся к газетам Любин.
Но Кирилл не успел ознакомиться с ошеломляющей информацией – в кабинет ворвался Белкин. Был он красный, потный, волосы прилипли ко лбу. Однако сиял тайный агент Чека Василий Иванович Белкин как хорошо надраенный медный самовар. Плюхнувшись на стул, сказал запаленно:
– Фу! От самой гостиницы бегом!..
– Да где тебя черт носит? – гаркнул Забродин.
– Тише, тише, Глеб Кузьмич. Поберегите нервы. – Василий Белкин стал величественным. И его слова, и вид настолько поражали, что в кабинете несколько мгновений висела торжественно-напряженная пауза, и слышно было, как у Николая Семеновича что-то булькает в животе. – Я их выследил!
– Кого? – прошептал Забродин.
– Известно кого… Воров, что нашу «Братину» уперли.
Все с изумлением смотрели на Белкина. Только товарищ Фарзус оставался непроницаемо- спокойным.
– Да рассказывай же! – закричал Глеб.
Василий Иванович, сыщик, рассказал все довольно быстро и складно. О «художниках» в кафе напротив магазина Нейгольберга, об их поведении, о бинокле, об альбоме рыжего бакенбардиста и его рисунках о том, что он, Василий Иванович Белкин, заподозрив неладное, выследил черноусого, отправившись за ним в ювелирный салон («Примерялся, гад!»), а потом сопроводил художников до отеля.
– Довольно вшивая гостиница, – повествовал Вася Белкин, развалясь на стуле. – Пять кварталов от еврейского магазина. Там еще я их машину углядел, на которой они сервиз увезли. А дале как? С вечера схоронился я в подворотне напротив магазина. Всю ночь проторчал. Холодина! Зубами аж лязгал. А уже утро. Неужто, думаю, оплошал, не так сообразил? Развидняться начало, по улице кой-какие люди зашастали. Дале… Глазам не верю – свет в магазине загорелся, смотрю: бухгалтер на своем месте сидит, второй чегой-то прибирает. В голове помутилось, ничего понять не могу. В самый раз мимо моей подворотни полицейский прошел. И тут дверь отворяется и выходит… как его? Ну, лакей, что покупателей встречает. И теперь я его сразу признал! Одежа-то лакеева, а морда – черноусого, только самих усов чe-то нету. И походку я его определил – как заяц прыгает. Быстро он за угол и – бегом… Ничего не соображу. Как он в магазине оказался? И что делать? Или полицейского звать? Пока решение принимал, машина подкатывает – та самая, ихняя, я ее сразу признал: на лягушку похожая. Второй, рыжий, что под бухгалтера вырядился, выскакивает. Быстро они мешки в машину поклали – и ходу! Укатили. А у меня сердце обмерло: а что, если совсем уехали из городу? Припустился к гостинице, где они остановились. Слава те Господи! Машина во дворе притулилась. Я что есть мочи к нам домой, Мартина растолкал, все ему обрисовал, хотел вас будить. Мартин говорит: нельзя терять ни секунды. И мы – опять к «художникам». А Сарканис сейчас там, на месте, сторожит их…
– То есть как сторожит? – перебил Забродин.
– Напротив гостиницы остановка трамвая, скамейки. Вот и сидит. Мартин и в гостиницу заходил, по- хитрому узнал, в какой комнате они. Небось дрыхнут сейчас. Третий этаж, в самом углу. Мы и окна их во дворе определили.
– Понятно… – Глеб Забродин запустил пальцы в свои густые волосы. – Что будем делать?
– Как что? – встрепенулся Василий Иванович Белкин. – Сейчас являемся в гостиницу – «художникам» по мордасам, крутим руки за спину, кляпы в пасти. И сервиз наш!
– Мы что, Вася, грабители? – спросил Кирилл.
– Почему грабители? – В голосе Белкина звучала кровная обида. – Возвращаем сервиз законному хозяину, графу, а он передает его государству рабочих и крестьян, добровольно!
– Даже если бы это удалось… – Николай Семенович Решетов закурил очередную итальянскую
