— Вопрос, достойный Нобелевской премии, — отвечаю я.
И добавляю, сам для себя: за одну постановку вопроса.
Потом мы едем к ней, и она переодевается. А перед этим я стаскиваю три корзины вниз и кладу их в такси.
Мы доезжаем до ее общежития, и тут я говорю невероятное:
— Не спеши, мне приятно подождать тебя. Она уходит растерянно и впервые оборачивается, ей непривычно, — она не знает еще меня.
Я протягиваю таксисту трешку и даю двойной счетчик среди бела дня.
— А с бутылками что, мастер? — говорит он мне и нравится.
— Ах, да, я и забыл совсем.
— С такой девушкой… — шутит он.
Я даю ему еще деньги, называю адрес, чтобы он отвез, — я знаю, мама всегда к вечеру дома, — и прошу, чтобы он сказал, что «это девочка Наташа свои коробочки вперед высылает. И скоро приедет сама».
Он улыбается и трогает, я почему-то не знаю, но верю, что он довезет.
— Эй, возьми себе, — кричу я и добавляю в никуда тихо: — пару бутылок! — в пустую тишь и тихую пустошь, но его уже нет. Это и естественно.
Она появляется через пятнадцать минут, и я целую вдруг ее на глазах у всего общежития. Мне положить на всех, и я не могу оторваться. Она, как всегда, изящна и утонченна, и опять в другом, новом одеянии, никогда не надела ко мне одного и того же. А что это за признак?
Мы переходим через мост, спускаясь на набережную.
Мама накрывает вкуснющий стол, а папа целует Наташу в две щеки, найдя причину — окончание института. Сразу все садятся за стол, так как хочется кушать и ждали нас.
Папа начинает:
— Наташа, а что это за корзины с бутылками? Принес мужчина и не захотел ничего брать.
Она смотрит на меня: она даже не спросила, где они, когда вышла, переодевшись. Мне"это нравится.
— Когда у вас день рождения? — спрашивает она.
— Седьмого января будет, — говорит папа.
— Это вам к этому дню. Меня, к сожалению, здесь не будет.
Я вздрагиваю, хотя все знаю я, чего я вздрагиваю?
— Я очень тронут, Наташа, весьма приятна такая предупредительность, — но это очень доро…
— Папа, успокойся, — возвращаюсь в реальность я. — Не это важно.
— Ну, хорошо, спасибо большое, Наташа, это королевский подарок, мне его десять лет пить, и то не кончится. И я, надеюсь, имею повод поцеловать вас еще раз по этому случаю. — Она сама целует его в щеку и почему-то задерживается чуть дольше обычного. Или положенного. (А кто знает, сколько положено?) Я не знаю, что ей показалось, или почудилось, или ей подумалось. То ли потому, что это мой папа, то ли показалось, что ее.
Шампанское разлито, и встает наш папа:
— Ну, прежде всего, вне сомнения, я хочу выпить за Наташу, Наташеньку, позвольте так сказать, и ее поздравить с успешным окончанием института и получением образования. А мне — еще два года мучиться!
Когда он смотрит на меня, мы все смеемся.
— Большое спасибо, — говорит она. Мы пьем. Потом они едят, а я наливаю опять.
— Мам, скажи что-нибудь.
— Сыночек, я рада, что у тебя сдана сессия и закончились экзамены, хотя для тебя, я знаю, это не важно и незначительно.
— Педагог! — вставляет отец.
— Мне очень нравится Наташа, она очень необыкновенная девочка и необычайно изящная, я не знаю, как сложатся ваши отношения, но в любом случае я буду рада, если будет рада она, я желаю ей счастья, она заслужила его. — Я пью до дна, они, кажется, обнимаются.
И наливаю снова.
— Наташ, скажи что-нибудь, — говорю я. Она встает, и наступает тишина.
— Саша, — говорит она, — я люблю тебя. Мы наклоняемся и целуемся. (Прямо на глазах у родителей.)
Потом наступает как бы разрядка. И папа просит, мягко, столько не пить меня, а если и пить, то закусывать. Он педагог, воспитывает все время. Я киваю, но мне хочется этого: напиться, упить свое тело и выключить сознание, чтобы не было его, лета, конца института, ее июля — и она уезжала.
(Но я дурной и «сильный», я не скажу этого никогда.)
Я не ем даже маминого любимого салата — разлукой закушу, думаю я, — но мама не обращает, впервые, внимания на меня и говорит с Наташей. Хорошее название: «вторая потерянная Наташа». Для чего-нибудь.
— А где же ваше кольцо, Наташа, — шутит папа, — или мой чеченец-джигит не разрешает вам его надевать?
— Зачем, я вроде как опять, невенчанная. — И она улыбается никому, чему-то про себя.
И тут мой папа, по-моему, подает эту идею:
— Саша, а почему б тебе не поехать на море и не взять с собой Наташу. А то возишь всегда б… — он прерывается, это его коронная шутка, и поправляется: — черт-те кого. Хоть бы раз поехал с хорошей девочкой, с нормальной, как Наташа. Но скажи, другое дело, нормальная с тобой не поедет.
— Я не знаю, — отвечает она моему папе, не глядя на меня, — я… уже оформила, оформлена… в общем, это зависит от посольства.
Я вздрагиваю от этого слова, как ушибленный.
— Вот-вот, что я говорил, — не понимает папа, — нормальная с тобой не поедет…
Все смеются, кроме меня и Наташи. Остается только двое: мама и папа. Значит, смеются они. Но после того, как она все сказала, они совсем по-другому относятся к ней, сразу же что-то уважительное появилось, как почтение, — такое, чего раньше не было. Их потрясла, может, ее смелость, они все-таки люди старого уклада.
Она больше чем смела, думаю я, и я ценю ее за это.
— Ну, это вам решать, молодые, а я бы даже дал Саше вместо трех обычных рублей в день на питание, пять! — но это с учетом вас, Наташа.
Я смеюсь.
— Сколько ты сказал, пять?! — Я смеюсь, чуть ли не надрываясь, и не могу остановиться, но это чисто нервное у меня, так мне кажется.
Она глядит долго и больно на меня, я успокаиваюсь — нельзя так распускаться. Я все понимаю, я умный мальчик, я умненький, но я не могу с собой справиться.
Остаток вечера мы проводим чудесно… за чаем, конфетами, «Наполеоном»-тортом и вкусными вареньями.
— Все недоволен, — говорит папа, — смотри, какая сладкая жизнь у тебя.
Я не хочу, чтобы в эту ночь она оставалась у меня.
В понедельник она появляется в моей комнате, открывает свою изящную сумку, которая мне всегда нравилась, и достает что-то белое.
— Что это? — безразлично спрашиваю я.
— Билеты до Адлера, мы вылетаем послезавтра, на раньше я не смогла и, может, тебе нужно собраться. А там — в любую сторону побережья, куда ты скажешь.
Я не спрашиваю на сколько, хотя бы на два дня только, чтобы она была моя, никому, ничья…
Я взношу ее вверх на руках, и мы падаем в объятия друг друга.
— Я не смогу без тебя, — последнее, что шепчет перед тем мне она.
Деньги — главное в нашей жизни. На следующий день я появляюсь в доме Маши. Маша достаточно удивлена.
