— Слава Аллаху, кончился саратан, и жара как по волшебству спала, ветерок появился. Я, пожалуй, сегодня тут, на айване, и спать буду, — сказал, обращаясь в темноту сада Пулат Муминович.
— Можно подумать, жара тебя замучила, — тихо засмеялась за спиной женщина. — В кабинете два кондиционера, дома тоже в каждой комнате и даже на веранде, не успеваю выключать, холод — хоть шубу надевай. А теперь и в машине японский автокондиционер. Этот лизоблюд Халтаев похвалился, говорит, добыл для Пулата Муминовича, мол, у секретаря обкома пока нет такой новинки… забыла, как фирма называется…
— 'Хитачи', — напомнил Махмудов, но разговора жены не поддержал, только отметил про себя, что прежняя его супруга, Зухра, никогда не позволила бы себе так разговаривать с мужем и называть начальника отделения милиции, соседа, лизоблюдом. Он легко поднялся и пересел на другую сторону большого айвана, чтобы лучше видеть суетившуюся возле самовара Миассар, — он любил наблюдать за ней со стороны. Ловкая, стройная, вряд ли кто давал ей тридцать пять — так молодо она выглядела.
Тучный по сравнению с женой, он обладал поразительной энергией, легкостью движений, стремительностью походки, а жесты его отличались четкостью и изяществом. В его манерах было что-то артистическое, оттого кое-кто за глаза называл его Дирижером. Круг приближенных, позволявших себе называть Пулата Муминовича Дирижером, оказался столь мал, что кличка не прижилась, за глаза его величали просто и ясно — Хозяин.
Давно, почти тридцать лет назад, Махмудова, тогда молодого инженера, неожиданно взяли на партийную работу. Он помнил, как расстроился от свалившегося на него предложения, зная, что в таких случаях согласия особенно не спрашивают. Честно говоря, он хотел работать по специальности и мечтал стать известным мостостроителем; в районе он и возводил первый в своей жизни мост.
Работа в райкоме пугала неопределенностью, ему казалось, что там какие-то особые люди, наделенные высоким призванием, по-иному мыслящие. Он искренне думал, что не подходит им в компанию, и считал: его дело — строить мосты.
Накануне первого появления на новой работе он тщательно чистил и гладил свой единственный костюм. В тесной комнате коммуналки, где он жил, стояло щербатое зеркало, оставшееся от прежних хозяев, и он то и дело невольно видел свое растерянное лицо.
'И с таким-то жалким лицом в райком', — неожиданно подумал он и вдруг понял, чем отличается его новая работа от прежней. В мостостроении не имело значения, как выглядишь, держишься, какие у тебя манеры, каким тоном отдаешь распоряжения, важно другое, единственное — инженерная компетентность, знания, без которых моста не построишь.
Нет, он и тогда не считал, что только в этом основа его новой работы; в ней, как и во всякой другой, наверное, полно своих премудростей, даже таинств, ведь связана она с живыми людьми. Его природный, цепкий ум ухватил что-то важное, он это чувствовал, хотя и не понимал до конца. Всю оставшуюся часть дня, отложив заботу о вещах, провел в раздумьях у зеркала и уяснил, что ему следует выработать свое 'лицо', манеру, походку. Утром, ког-да Махмудов впервые распахнул парадные двери райкома, он уже не был растерян, как накануне, вошел твердым, уверенным шагом, с гордо поднятой головой, в жестах чувствовалась правота, сила, убежденность. Со стороны казалось: такому человеку любые дела по плечу, он весь излучал энергию.
Пулат Муминович вглядывается в слабо освещенный сад, где у самовара копошится Миассар. Длинные языки пламени вырываются из трубы, и огонь по-особенному высвечивает жену, делает ее выше, стройнее; хан-атласное платье, отражая блики огня, переливается немыслимыми красками, создается ощущение, что оно колышется, как озеро в непогоду.
Волшебство! Ночь, тишина, большой ухоженный сад и красивая женщина в сверкающем в отсветах огня платье. Самовар должен вот-вот закипеть, но Пулату Муминовичу хочется, чтобы миг ожидания продлился.
Задумавшись, он отводит глаза и слышит, как упала на землю самоварная труба.
— Не обожглась? — невольно вырывается у него участливо, и он смущается за минутную слабость. Мужчина не должен открыто высказывать симпатии женщине — так учили его, так и он воспитывал сыновей, давно живущих отдельно, своими семьями.
Два важных сообщения получил Пулат Муминович сегодня. Срочная телеграмма из Внешторга уведомляла: аукцион в Страсбурге приглашает конезавод Заркентской области на юбилейный смотр- распродажу чистопородных лошадей.
Другая депеша, секретная, из ЦК партии республики, гласила, что на следующей неделе он должен прибыть в Ташкент на собеседование к секретарю ЦК по идеологии.
Аукцион в Страсбурге был лишь третьим в истории конезавода, и персональное приглашение французов Пулат Муминович оценил: значит, заметили в Европе его ахалтекинцев и арабских скакунов. Догадался он и о причине вызова в ЦК партии. Прошло уже больше трех месяцев, как вернулась с XIX партконференции делегация Узбекистана, и все три месяца в республике на всех уровнях коммунисты задают вопрос: кто эти четверо делегатов, обвиняющихся прессой в коррупции?
Официальных ответов пока нет, но всеведущий сосед, полковник Халтаев, неделю назад сказал ему: одного знаю точно — наш новый секретарь обкома, сменивший три года назад Анвара Абидовича, преследуется законом за то же, что и Тилляходжаев, хотя масштабы, конечно, уже не те.
И сегодня, получив депешу, он понял, что ему, наверное, предложат возглавить партийную организацию области. Но догадка не обрадовала Пулата Муминовича. 'Вот если бы семь лет назад…' — с грустью подумал он, пряча бумагу в сейф. И весь день мысль его не возвращалась к сообщению из Ташкента, хотя оно и сулило вновь круто изменить жизнь. Не хотелось и сейчас, в ожидании самовара, думать о новом назначении, не беспокоила и предстоящая поездка в Страсбург. И вдруг, казалось бы, совсем некстати вспомнил он первую командировку в Западную Германию: аукцион проводился в местечке Висбаден, в разгар курортного сезона, куда на минеральные воды приезжают толстосумы со всего света. Вспомнился не знаменитый Висбаден, а всего лишь перелет из Ташкента в Москву.
Вылетал он в конце недели и, наверное, оттого оказался в депутатском зале один. Но через полчаса, когда он коротал время за телевизором, вдруг появились бойкие молодые ребята, быстро заставившие просторный холл большими, хорошо упакованными коробками, ящиками, тюками, связками дынь. В довершение всего они бережно внесли какие-то огромные предметы, обернутые бумагой, — судя по осторожности, в них находилось что-то хрупкое, бьющееся. Доставили и с десяток открытых коробок с дивными розами. Аромат роз вмиг наполнил зал.
Пулат Муминович спросил у дежурной, не делегация ли какая отбывает в Москву? Хозяйка комнаты ухмыльнулась, ответила не без иронии: мол, не делегация и, назвав фамилию одного из членов правительства республики, добавила, что он всегда в Москву с таким багажом отбывает.
Подошло время посадки, но хозяин богатого багажа так и не появился, хотя те же шустрые молодцы быстро загрузили его хозяйство в самолет. Пулат Муминович, занятый мыслями о первом в своей жизни аукционе, забыл о члене правительства. Появился он в самолете в самый последний момент, когда уже убирали трап. Как только он занял свое кресло в первом ряду, самолет вырулил на старт. Через полчаса он храпел на весь салон, мешая Пулату Муминовичу собраться с мыслями; неприятно раздражал и тяжелый водочный перегар, исходивший от высокого сановного лица, с которым Пулат Муминович не был знаком, хотя знал многих членов правительства.
Едва шасси лайнера коснулись бетонного покрытия взлетной полосы в Домодедово, важный чин тут же проснулся и, когда самолет начал выруливать к зданию аэропорта, направился в кабину корабля. О чем он договорился с командиром 'ИЛ-86', Пулату Муминовичу стало ясно через несколько минут.
Махмудов сидел у окошка и видел, что подруливающий к зданию самолет встречала группа людей, человек десять — двенадцать. Некоторые лица показались Пулату Муминовичу знакомыми, и он тут же припомнил служащих из постоянного представительства Узбекистана в Москве, где он как-то останавливался в гостинице. Чуть поодаль от встречающих он увидел с десяток правительственных 'Чаек' и даже один 'Мерседес' и каким-то чутьем уловил, что машины имеют отношение к ташкентскому рейсу.
Не многовато ли машин для одного члена правительства, подумал Пулат Муминович, но вскоре его сомнения разрешились неожиданным образом. Первым с трапа сошел член правительства, и встречающие кинулись к нему, но он поздоровался с кем-то одним, другим показал на грузовой отсек, откуда, видимо, уже
