ними; все словно шутя, без особого нажима прохаживались в адрес Норы и Пулата.
— Не бойся, не дам в обиду, — подыгрывала Нора, слегка прижимаясь к Пулату.
— С именем такой красавицы на устах и умереть не жаль, — парировал Пулат и видел, как краснеют щеки Норы.
В тот вечер чуть не произошла стычка с друзьями Закира. В какой-то момент, когда девушки, увидев в толпе своих давних подруг, отлучились на несколько минут в другой конец громадной танцплощадки, группа парней оттеснила практикантов к ограде. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в разгар выяснения отношений не объявился Раушенбах.
Марик отвел кого надо в сторону и объяснил, что это его друзья и познакомились они с девушками у него на дне рождения и, мол, о Закире они в курсе, предупреждены, что это просто чисто приятельские, интеллигентные связи со столичными ребятами. Дружки знали, что через Нору Закир общается с джазменами, особенно с Раушенбахом, поэтому оставили практикантов в покое, но, уходя, все же пригрозили:
— Смотри, Марик, если что — перед Закиром сам ответ держать будешь. А за Нору он и брата родного не пощадит.
В тот вечер, возвращаясь домой, вернее туда, где они снимали комнату, Пулат сказал неожиданно:
— Знаешь, Саня, я очень понимаю Закира Рваного, чей дух постоянно витает возле нас. Я бы тоже сделал все, что в моих силах, чтобы Нора не досталась другому.
— Ты что, дружище, влюбился? — спросил удивленно Кондратов.
— Может быть, но с той минуты, как нас предупредили, я держу себя в узде. Не то чтобы испугался: у нас в народе есть поверье — чужое не приносит счастья. В наших краях, бывает, кому-то невесту определяют чуть ли не с детства, и грех встревать между сужеными. Никто не поймет. И тут похожая ситуация: Нора же сама говорила, что он давно ее любит, еще с флота, и замуж за него предполагает.
— Ну что за отсталые взгляды, прямо особый вид толстовства — отступиться от любимой, если она предназначена другому. По мне, за любовь драться, бороться нужно, что, впрочем, и делает неведомый нам Закир.
— Наверное, логика в твоих словах есть, но ведь что-то мы впитываем с молоком матери, получаем из генетического кода, — продолжал гнуть свое Пулат, как всегда рассудительно.
— А если бы Нора оказалась свободной, как Сталина? — нетерпеливо спросил Саня.
— Тогда совсем другое дело. Я бы не только, как ты, закрутил роман, а обязательно женился на ней. Божественной красоты девушка, у меня голова кружится, когда она смотрит на меня, ничего подобного я до сих пор ни с одной не испытывал…
— Плохи твои дела, Пулат. Если уж равнодушный азиат, как выражаются о тебе блондинки нашего института, так заговорил про прекрасный пол…
— Наверное, ты прав, — всерьез ответил тогда Пулат, — и я решил не искушать судьбу: неделю посижу по вечерам над дипломом, а ты развлекайся со Сталиной, а там, глядишь, и вернется Закир Рваный, и все станет на свои места. Если будут интересоваться, куда я подевался, придумаешь что-нибудь…
Так они и порешили.
Наверное, история на том и закончилась бы, и сегодня Пулат не мучился, принимая на душу еще один грех, если бы через три дня Кондратов не рассказал о неожиданном ночном разговоре Сталине. Никаких целей он не преследовал, просто занесло, как обычно, не туда — случалось с ним такое, хотя он взял со Сталины слово, что сказанное останется между ними. Куда там, да разве можно держать в себе тайну, да такую, что кто-то готов жениться на твоей лучшей подруге! Пожалуй, она посчитала бы такой поступок преступлением и терзалась бы до конца дней своих. Но подобных тонкостей девичьего ума Кондратов не предполагал. Женщина может устоять от многих самых невероятных соблазнов, но от предложения выйти замуж… Тут их словно подменяют — куда девается их осмотрительность, осторожность, взвешенность? И даже вскользь сделанное предложение, намек будят в них дремавшую доныне фантазию — какие они планы начинают строить, какие замки возводить, конечно, если интерес совпадает! Если бы человеку, опрометчиво сделавшему предложение, удалось как-нибудь заглянуть в прожекты, которым дал жизнь, толчок, он, возможно, в ужасе бежал бы. И впредь вместо предложения протягивал бы брачный контракт, в котором четко и ясно излагались бледные перспективы на ближайшие десять лет.
Что-то подобное произошло и с Норой, и ее сердце, до сих пор не принадлежащее никому, без раздумий было отдано Пулату, и только ему. Не только у ее возлюбленного холодело в груди, когда она мягко, с придыханием говорила 'Пулат'… У нее самой туманилось в голове, когда она произносила его имя, она шептала в день сотни раз: 'Пулат'…
А какой она представляла совместную жизнь! Прежде всего радовалась, что наконец-то покинет постылый Оренбург, Форштадт с его шпаной. Видела себя то в Москве, то в Ташкенте, то во Владивостоке — Кондратов упоминал о возможных местах распределения. Но чаще представляла себя в Москве. Саня как-то проронил, что Пулата могут оставить на кафедре. Москва мыслилась ей сплошным домом моделей — вот уж где она, наверное, могла развернуться со своими фантазиями, каким бы знатным дамам и известным актрисам шила! Москва для нее не пустой звук, не что-то далекое и чужеродное — у них в доме иногда говорили о столице, потому что дед, занимавшийся чайным делом, имел некогда особняк на Ордынке, потерянный в революцию. Она то воображала себя в театрах Москвы в вечерних платьях необычайной красоты, то видела себя на залитой огнями и сияющей рекламами улице Горького, которую Пулат с Саней называли небрежно Бродвеем. То представляла свой будущий дом, где она принимает гостей, друзей Пулата и его сослуживцев, и среди них Сталину с Саней, — что и говорить, были у подружек и такие планы.
Мысли Норы то и дело уносились к Пулату, она строила самые невероятные догадки, отчего он перестал ходить на танцы. Кондратов и тут напустил туману, оттого подружки придумывали одну версию сентиментальнее другой, и во всех вариантах, очень похожих на кино, хочешь не хочешь, а счастью благородных влюбленных мешал злодей, косивший сено в подшефном колхозе. Ей казалось, что дружки Закира застращали Пулата насмерть, да еще тайком, так, что даже Кондратов об этом не ведал. А о том, что они могут запугать кого угодно, и не только студентика из Москвы, Нора, живя на Форштадте, хорошо знала. Отталкиваясь от подобной версии, она фантазировала: как безумно влюбленный Пулат, страстно мечтающий, чтобы она стала его женой, не может одолеть страх перед шпаной. Однажды на работе она подумала, что он, избитый хулиганами, лежит у себя на квартире и, конечно, в таком виде не смеет появляться ей на глаза. От неожиданного открытия она чуть не заплакала, проклинала себя, что до сих пор не могла предположить подобного.
В тот день с работы она ушла пораньше и побежала на базар — как бы ни унижал ее визит, она решила обязательно проведать Пулата. Ведь она считала во всем виноватой себя и больше не хотела полагаться на случай, считала, что пришла пора действовать, защищать свою любовь. Дома она отварила курицу, напекла с помощью бабушки беляшей, наложила в банки домашних солений и варений; после долгих раздумий даже достала из буфета бутылку вина и вечером вместо танцев отправилась наносить визит. Она настолько уверилась в своей версии, что испытывала такое небывалое волнение, такую искреннюю и глубокую печаль, смешанную с жалостью и нежностью к своему возлюбленному, что, когда увидела Пулата живым и здоровым, невольно заплакала и долго-долго не могла успокоиться.
Пулат принялся успокаивать неожиданную, но желанную гостью: он гладил ее волнистые, шелковые волосы, разбросанные по тонким плечам, пытался вытереть слезы. Обнимая содрогающееся от рыданий тело, пьянел от ее близости и чуть не плакал сам, растроганный вниманием, от жалости к ней и к себе. Наконец, улыбаясь сквозь слезы, Нора рассказала, что пережила за сегодняшний день и каким она боялась его застать.
Пулат, не избалованный девичьем вниманием и оказавшийся в такой ситуации впервые, и сам волновался не меньше Норы. Продолжая обнимать ее, шептал какие-то горячие слова, давно вызревшие в его душе, — наверное, это и было признанием, которое так жаждала услышать Нора.
Поздно вечером вернувшийся с танцев Кондратов застал молодых людей мирно беседующими на веранде за хозяйским самоваром и по глазам понял сразу, что между ними произошло что-то важное. Так оно и было: они успели обменяться признанием в любви, клятвами в верности и теперь не сомневались, что их в жизни ждет только счастье. Они и о Закире не думали, по крайней мере в тот вечер. Нора сказала, что все берет на себя.
