А сколько страна потеряла валюты на каракуле, который раздавали налево и направо женам, дочерям, любовницам нужных людей и всяким дамам сомнительной репутации, а твоих элитных скакунов Наполеон дарил ведь не только Арипову, не один любитель скаковых лошадей оказался в стране, много их завелось — партийных боссов с графскими замашками. С одного конезавода, с таким трудом созданного, считай, миллион долларов украли.
Он смотрит на высокий дувал, красиво оплетенный мелкими чайными розами и цветущей лоницерой, взгляд скользит дальше, в глубь хорошо спланированного и ухоженного Хамракулом-ака сада. Какая красота, оказывается, открывается глубокой ночью при яркой луне. Высокое небо, кажется, струит покой на усталую землю, но нет покоя в душе Махмудова.
Пулат Муминович понимает, что если сейчас, сию минуту он что-нибудь не предпримет, не решится разорвать путы и паутину, то так трусливо и гадко, ощущая себя предателем, проживет всю оставшуюся жизнь.
Вдруг какая-то сила срывает его с айвана, и он решительно направляется к хорошо освещенной калитке, ведущей во двор Халтаевых. Хотя они и соседи, Пулат Муминович не бывал у него ни разу. На просторной веранде горит вполнакала слабая лампочка, и Махмудов стучит в первое же окошко. Сон у полковника чуток — тотчас распахивается дальнее окно, и высовывается лохматая голова хозяина особняка; он сразу узнает Пулата Муминовича и молча исчезает в темноте комнаты, а через несколько минут выходит уже одетый, причесанный, собранный.
'Наверняка что-то случилось — не станет же секретарь райкома зря поднимать из постели', — подумал он, увидев на веранде соседа.
— Что случилось? — спрашивает тревожно начальник милиции, вглядываясь в бледное лицо Пулата Муминовича.
Две недели назад Халтаев провернул одну операцию, дерзости которой и сам удивлялся. Пришли к нему родственники Раимбаева и предложили сто тысяч, если он выкрадет того из тюрьмы и снабдит подложными паспортами семью. Не все, значит, вытрясли из подпольного миллионера бандиты. Братья и сестры Раимбаева не сидели сложа руки — успели купить дом в глубинке соседнего Таджикистана. Многое продумали, учли, но вырвать брата из тюрьмы сами не могли, потому и пришли к полковнику. За паспорта полковник попросил отдельно — двадцать пять тысяч — и деньги потребовал наперед, знал: получится не получится — назад не вернет. Имел он крепкие связи в Верховном суде республики, туда и направился, захватив с собой пятьдесят тысяч.
Быстро вышел на нужного человека и предложил тому вставить фамилию Раимбаева в список помилованных по разным причинам людей. Такие гуманные постановления по ходатайству прокуратуры Верховный суд готовил почти ежемесячно — многих виноватых, но раскаявшихся вернули семьям.
Но так легко добиться помилования не удалось — бумага проходила через несколько рук, и второй раз испытывать шанс казалось рискованно: могли и запомнить фамилию Раимбаева. Тогда решили пойти на откровенный подлог и подкупили женщину, имевшую доступ к бланкам и печатям. Заполучив фальшивое постановление об освобождении Раимбаева, полковник с братом заключенного лично отправились вызволять бывшего миллионера из неволи.
Прибыли в исправительно-трудовую колонию в воскресенье поутру, когда меньше начальства. Поначалу все шло как по маслу, даже побежали в зону за Раимбаевым, но в последний момент случайно заявился какой-то молоденький лейтенант караульной службы и, ознакомившись с бумагой, решил съездить домой к начальству, получить визу. Как-никак Раимбаева осудили на пятнадцать лет, и на таких помилования приходили редко.
Как только офицер отбыл с постановлением, рванули с места и Халтаев с Раимбаевым-младшим. Помощника полковник довез только до ближайшей остановки, а сам прямиком махнул в Ташкент, выжимая из 'Волги' невозможное: знал, что завтра же могут выйти на него. Приятель из Верховного суда оказался дома, полковник объяснил, что к чему, и вдвоем они поспешили к молодой женщине, снабдившей бланками и печатями. Повод для визита имелся — обмыть удачную операцию и вручить оставшуюся часть оговоренной суммы — пять тысяч. Чтобы усыпить бдительность соучастницы, банковскую упаковку пятидесятирублевок вручили сразу и уехали пировать за город. Там, на природе, после выпивки ее и убили, а труп сожгли. Не оставили никаких следов — что и говорить, опыта полковнику не занимать, да и человек из Верховного суда раньше преподавал криминалистику будущим следователям.
'Может, столь ранний визит из-за Раимбаева и исчезнувшей женщины из Верховного суда?' — пробегает у Халтаева лихорадочная мысль.
Махмудов окончательно освободился от страха и сомнений и поэтому сказал спокойно, как обычно:
— Я думаю, полковник, вам известно, что следственная группа, работающая в республике из Москвы, предупредила: кто добровольно и искренне вернет неправедным путем нажитые деньги, будет избавлен от уголовного преследования.
— Значит, и до нас добираются, — глухо роняет Эргаш-ака и мысленно радуется, что не с Раимбаевым связан приход Пулата Муминовича.
Секретарь райкома, занятый своими думами, пропускает слова Халтаева мимо ушей.
Начальник милиции не выносит долгого и тягостного молчания собеседника и спрашивает вдруг:
— Что, вас наши старые друзья из прокуратуры предупредили?
Пулату Муминовичу, наверное, следовало смолчать или ответить неопределенно, слукавить, но сегодня он не хочет ни врать, ни юлить и поэтому отвечает прямо:
— Нет, никто не предупреждал. Мои друзья, к сожалению, не знают, что я живу двойной жизнью, иначе бы давно перестали подавать руку. Просто я сам решил, что жить так дальше нельзя. Я виноват, что потворствовал вам, я и даю вам шанс избавиться от позора и тюрьмы. Рано или поздно все равно правда выплывет наружу.
Халтаев вмиг преобразился — куда сонливость и страх подевались.
— Пулат-ака, возьмите себя в руки, не губите ни себя, ни друзей. Мы ведь тоже, считайте, вас из петли вытащили, не будь нас, наверное, валили бы сейчас, в эпоху гласности, лес где-нибудь в Коми АССР или еще в какой тмутаракани… Пулат Муминович, вы же умный человек, в Москве учились, столько лет в партии, поймите: пройдет пять, от силы — десять лет, и все вернется на круги своя. Поверьте мне, мы еще будем с вами со слезами на глазах возлагать венки, как жертвам реакции, к памятникам Тилляходжаева, аксайского хана Акмаля и хана из Каратепе, а уж 'отца нации' будем чтить вечно, как не менее святого, чем для Индии Ганди. Успокойтесь, Пулат-ака, давно прошел первый шок и повальное признание своей вины за украденные хлопковые миллиарды.
Теперь умные люди разработали программу: во всем винить центр, мол, это они заставляли нас губить землю и для них, мол, старались воровать наши бедные секретари ЦК и секретари обкомов и горкомов. А если и нашли у наших на дому миллионы и по нескольку пудов золота, так это они, выходит, старались для нации, для узбекского народа, только не успели пустить в дело: построить больницы, школы, опять же рука Москвы помешала. Вы же видите, дорогой Пулат Муминович, как грибы после дождя плодятся разные неформальные организации, объединения, и все те, кем еще могут заинтересоваться следователи прокуратуры, дружно повалили с крупными паями в эти общества. Теперь попробуй их тронь! Они радетели национальных интересов народа!
Я вот тоже в три самых видных общества вступил и в каждом не поскупился — вручил на расходы лидерам не меньше, чем раньше давал московским гостям по указанию Анвара Абидовича. Нынче я тоже среди активистов народного движения за перестройку, попробуй меня взять — скажут, народных борцов за справедливость прячут за решетку. Политика сама по себе вещь тонкая, деликатная, а замешенная на национальном вопросе, она что динамит; надо осторожно действовать, не так-то просто взять нас за жабры. Не только мы, коррумпированный элемент, как нас называют в газетах, но даже преступный мир, уголовники, среагировали, ухватились за эту палочку-выручалочку. Все кинулись разыгрывать национальную карту.
У вас расшалились нервы, давайте выпьем, посидим до рассвета за бутылкой, а утром поговорим о чем угодно, и о покаянии тоже. Не так уж плохи наши дела: мы ведь не безмозглые люди, два года прошло, все следы замели, а если боитесь, что сам Тилляходжаев дрогнет, выкиньте из головы — на интересе его язык завязан, не скажет больше того, что надо. Помните, он говорил часто: ваш район — заповедная зона!
