выразился. Не сотрудничать, я на это не рассчитываю. Вы должны поставить меня в известность сразу, если произойдет нечто серьезное, как, например, с Гвидо Лежавой. Пока вы были в Германии, у нас резко изменилась ситуация. Вы вернулись в другую страну, как выразился один высокопоставленный оборотень. У вас могут появиться, враги не только среди уголовников. Держите ухо востро. Ваш банк слишком лакомый кусок для многих влиятельных кланов, вы ведь знаете, у нас любят прибрать к рукам готовенькое.
В прошлый раз, на дороге, я передал вам визитку, где все мои телефоны: служебный и домашний. Но если вас не устроит такой вид связи, запомните моего шофера зовут Нортухта, он мой человек, проверен, я его предупрежу. Найдите его, он организует встречу хоть среди ночи, если этого потребуют обстоятельства. Запомните — парня зовут Нортухта… — И прокурор шагнул в провал двери.
После ухода прокурора Камалова Шубарин долго расхаживал по просторному кабинету, не отвечая на телефонные звонки. 'Не догадался ли Ферганец, что это я в свое время направил ему подробное письмо о злоупотреблениях в банках, о дикой коррупции чиновников, о тотальном разграблении страны совместными предприятиями и лжекооперативами, о том, кто и как обналичивает миллионы, усугубляя инфляцию и приближая крах экономики, — задумался он сразу и тут же ответил себе: — Нет, не догадался. Знай об этом прокурор, наверное, и разговору шел бы по-иному'. Ведь после того письма многие загремели по этапу и в Москве, и в Ташкенте, в ту пору прокуратура еще имела силу и распорядилась фактами с толком и оперативно, а наколки Шубарин дал верные. Он и тогда, зная цену своему сообщению, знал, какие будут последствия. Да и сегодня не жалел, хотя помнил, что писал: 'Отступничество и ренегатство в нашей среде карается особо сурово, и плата одна — жизнь'.
Запоздало он понимал, что ни его письмо, ни десятки подобных, которые наверняка были, ни сотни людей, похожих на Камалова, не могли ни спасти страну, ни остановить круглосуточный, из месяца в месяц, из года в год, ежесекундный грабеж отечества, вывоз всего и вся. И он удивлялся и 'левой' и 'правой' прессе, и либералам, и новоявленным 'демократам', и коммунистам, не задавшим Горбачеву всего один вопрос: 'Ренегат Миша, когда ты пришел к власти, страна имела золотой запас в 350 тонн и все годы твоего правления не снижала ежегодной добычи в 40 тонн. В конце твоего правления оказалось всего 20–30 тонн золота. Ответь, куда оно девалось? Ведь мы с тобой не жили и дня счастливо и сыто'. Можно, конечно, добавить еще один вопрос: 'Все пять лет твоего правления день и ночь по газопроводам и нефтепроводам на Запад шел газ и текла нефть. Эшелонами туда же, опять же день и ночь, шли лес, руда, металл. Мы не пропустили ни одного пушного аукциона, вывезли миллионы редчайших шкурок. Где деньги за все это? Или товары — ведь прежде, во времена Брежнева, каждая советская женщина могла позволить себе и французские сапоги, и французские духи, а ныне это доступно лишь первой леди страны и ее подружкам, ну еще и проституткам'.
Вот такие ясные и понятные для народа вопросы стоило бы задать Горбачеву и его дружкам. Но на Горбачеве останавливаться не хотелось. Однако сегодня о чем ни думай, что ни делай, — все упирается в его труды, их конечный результат не объехать, не обойти… И это надолго, на десятки лет. Шубарин, как предприниматель, как банкир, понимал это лучше других. Однако хорошо, подумал Японец, что они с Камаловым одинаково думают о Горбачеве, ведь только что прокурор сказал: 'Один высокопоставленный оборотень'. А он, наверное, знает, что говорит, ведь, считай, всю жизнь охотился за оборотнями в мундирах.
'Нет, он не предполагает за мной такого греха, — продолжал рассуждать Шубарин о давнем своем письме в прокуратуру, — иначе бы мог действовать прямолинейнее'. Например, мог бы потребовать сдать Миршаба и Сенатора с потрохами. Догадывается прокурор, что он знает про них такое, о чем не ведал даже Парсегян, главный свидетель обвинения.
— Знает — не знает, — продолжал рассуждать порою вслух хозяин просторного кабинета, — а мне не легче. Обложили со всех сторон — и уголовники, и бывшие коммунисты, а теперь и прокурор сел на хвост. Чувствует или знает, что вокруг банка сгущаются тучи…
Теперь, после его неожиданного визита, следовало определиться и с Сенатором, а значит, и с Миршабом, не зря их еще в студенчестве называли 'сиамские близнецы'. Действительно, как попали научные работы убитого прокурора Азларханова к Сенатору? В том, что пресловутая докторская и работы Азларханова идентичны, Шубарин не сомневался. Но вдруг ему захотелось взглянуть и на вердикт Ферганца, и на ранние работы своего бывшего юрисконсульта Азларханова, все-таки востребованные обществом, и он вернулся к журнальному столику. Первая, взятая наугад папка оказалась докторской диссертацией Сенатора, но он отложил ее, не открыв, с ней он уже давно ознакомился так же внимательно, как Ферганец, но прокурору он о своих изысканиях ничего не сказал. Взяв вторую папку, он вернулся за стол и просидел, не отрываясь от бумаг, больше часа. Читая заключение, он то и дело возвращался к статьям, докладным, выступлениям, на которые ссылался Ферганец, и удивлялся глубине мыслей, проницательности, предвидению своего друга прокурора Азларханова — как свежо, современно звучала каждая его строка! Сомнений не было. Сенатор украл работы его бывшего юрисконсульта.
— Ах, Амирхан Даутович… — вырвалось вслух вдруг у Шубарина, и он в волнении вновь стал шагать из угла в угол. Как сейчас он был нужен ему самому, а прежде всего обществу!
'Надо съездить к нему на могилу, — подытожил он визит Ферганца, пряча папки в стальной крупповский сейф. — Что дает мне это открытие? И что я должен предпринять в связи с этим? И почему Ферганец хочет мне помочь, а заодно и рассорить с Сенатором и Миршабом? Зачем я ему нужен?' — закрутился новый рой вопросов, едва он захлопнул стальную, с секретом, дверцу сейфа, упрятавшую тайну популярности Сенатора.
'Может, оттого, что считает, что дни Сенатора и Миршаба сочтены? Ведь он прямо заявил — они для меня преступники, убийцы. Возможно, он располагает какой-то информацией, что 'сиамские близнецы' затеяли коварный ход против него, где и мне отведена не последняя роль? Оттого и пытается отсечь меня от Сухроба и Салима, догадывается, что в той борьбе, что ведется против него, ничьей быть не может. Или-или, а точнее, кто кого. Нет, он прямо не сказал, что мне не по пути с его врагами, как и не предлагал открыто перейти на свою сторону, но ясно дал понять, кто есть кто, — продолжал рассуждать Артур Александрович, анализируя беседу. — А мою жизнь он знает хорошо, иначе какой бы смысл передавать мне докторскую диссертацию Сенатора, понимает, что значил в моей жизни Азларханов. Наверное, знает и о надгробиях в Бухаре и Ташкенте, поставленных мной… Ну, об этом, конечно, ему рассказал полковник Джураев, тот тоже в молодые годы работал с Амирханом Даутовичем…' Но вот откуда Камалов узнал о встрече на мюнхенском стадионе 'Бавария' с Талибом Султановым, чью фамилию и род занятий Шубарин впервые услышал от прокурора, это предстояло еще разгадать, и непременно. А может, прокурор знает и о визите в Германию 'хлопкового Наполеона', находящегося в уральском лагере?
А если он знает и это, продолжал рассуждать Шубарин, то тогда, видимо, он располагает какими-то новыми сведениями по его банку, что, разумеется, неприятно. Оттого и решился прокурор на открытый визит в банк, оттого и все попытки наладить отношения. Было над чем задуматься Шубарину — такие люди, как Камалов, визитов вежливости не наносят. Что знает и чего не знает о его жизни Ферганец — это для Шубарина оставалось загадкой. Одно ясно: знал он немало, а догадывался о еще большем. Хотя не во всем Камалов ориентировался правильно. Зря он думал, что за смертью Азларханова стоит Сенатор, — прокурора убил Коста. Он вынужден был стрелять, Амирхан Даутович, даже раненный, не выпускал кейс из рук. А выкрал документы Сенатор, верно, благодаря этому они и познакомились тогда.
Но вдруг мысли о Камалове отодвинулись на второй план. Он понял (наконец-то!), как могли попасть материалы Азларханова к Сенатору несмотря на то, что они никогда прежде не встречались. Видимо, Амирхан Даутович в 'Лас-Вегасе', располагая временем, занимался и теоретическими изысканиями, тем более, что его личная жизнь, судьба давали весомый повод для анализа: что есть Закон для отдельно взятого гражданина, даже если он сам — областной прокурор. Покидая поспешно и тайно 'Лас-Вегас' в те часы, когда Шубарин вместе со своим покровителем из Заркента 'хлопковым Наполеоном' срочно отправились в Нукус, чтобы первыми оказаться возле неожиданно умершего Рашидова, Азларханов захватил с собой только самое, на его взгляд, необходимое и ценное. Видимо, в кейсе, за который его и пристрелил Коста, кроме бумаг по 'империи' Шубарина, находились и научные труды, итог многолетней практики крупного юриста и крупного должностного лица.
Когда Сенатор, невольный свидетель убийства Азларханова в здании прокуратуры республики, увидел, что кейс остается на ночь на втором этаже, он решил его похитить. Он слышал, как полковник Джураев, отнявший злополучный кейс у Коста, передавая его начальнику следственной части, сказал: 'Тут компромат
