Выпив, как сказал Эджби, «на здоровье» (сколько Кузниц не встречал в своей переводческой жизни иностранцев, все они пили не «за», а «на здоровье», и переучить их было невозможно!), они некоторое время молча жевали, потом так же молча курили, потом Кузниц, понизив голос, чтобы не слышала Инга, сказал:
— Меня Гонта на собрание пригласил. Завтра в семь «меченые» в бывшем Украинском доме собрание устраивают. Будут обсуждать планы на будущее.
— Пойдешь? — Эджби явно заинтересовался.
— Думаю пойти. Вряд ли они в меня опять стрелять будут.
— Очень удачно получается, — Эджби не скрывал своей радости, — Службу «меченые» очень интересуют, особенно те, что здесь, на Украине. Тут они уже проявили себя и могут устроить что-нибудь такое и на Западе. Только ты осторожней там — держись поближе к Гонте, он ведь пригласил тебя и едва ли что-нибудь плохое замышляет, — и добавил шепотом: — Ты мне отчет пошли, адрес запомнил?
Пришла Инга, они стали уговаривать Эджби остаться выпить еще чаю, но он отказался, сказал, что Леопарда с джипом ему дали ненадолго, и отбыл, оставив в прихожей запах «Photo», который держался потом целую неделю.
После ухода Эджби Кузниц улегся с читанным-перечитанным детективом Ранкина — устал он после прогулки, да и выпитая водка сказывалась после большого перерыва — и скоро заснул, не дочитав до своего любимого места, где инспектор Ребус понял наконец, кто такой Джонни Библия. Снились ему Леопарды, прыгающие с Эйфелевой башни, и проснулся он только к вечеру, чтобы выпить чаю, посмотреть по телевизору скучную брань в адрес «меченых» и опять улечься спать.
Утром он проснулся бодрый, и даже ходить стало вроде легче. Погода после вчерашнего холодного дождя разгулялась — даже холодное солнце вышло. Инга успела уже побывать на улице и принесла удивительные новости. Оказывается, не врал вчера Гонта — по их набережной пошли рейсовые автобусы, и билет — сказали соседи — стоил, как и раньше, пятьдесят копеек. Видимо, деньги снова ввели в обращение и уже возникла, правда, пока робкая частная торговля — у них во дворе крестьяне торговали картошкой и мясом.
Инга взяла деньги и отправилась за покупками, а ему приказала идти на прогулку, тоже захватив на всякий случай деньги — не известно, надолго ли разрешат торговлю, и надо покупать впрок все, что продают. Кроме того, Кузницу поручалось поговорить с домовым Леопардом насчет лифта.
Кузниц выпил чаю с привезенными Эджби галетами, щедро намазав этот аскетический продукт, навсегда связанный в его памяти с военной службой, гусиным паштетом, тоже привезенным Эджби, надел плащ и стал спускаться по лестнице, поначалу довольно бодро, но уже на пятом этаже понял, что переоценил свои силы, и остановился на площадке передохнуть.
На площадке курил сигарету в длинном янтарном мундштуке местный алкоголик Владилен, опрометчиво нареченный так в честь вождя мирового пролетариата незадолго до развенчания последнего. Владилен был личностью колоритной и склонной к мистицизму — в одежде предпочитал футуристический стиль, а речи произносил цветистые и темные — понять в них можно было лишь общий смысл и сводился он обычно к тому, что, как ни плохо сейчас, дальше будет куда хуже.
В это утро он был одет в грязно-желтую женскую кофту и солдатское галифе с тапочками на босу ногу и вид имел, как всегда, загадочный.
— Привет, Владилен, — сказал Кузниц и вспомнил его «потерянного» тезку, с которым не так давно беседовал в Украинской службе идентификации клонов, а кажется, годы прошли с тех пор. Где-то теперь обретается Ульянов, бывший студент Казанского университета, приемный пункт ведь, наверное, закрыли?
Владилен не ответил на приветствие, посмотрел на Кузница отстраненным взглядом и, обдав его сложной смесью запахов, в которой преобладал чеснок и плохо очищенный самогон, произнес:
— Животное! — и, немного помолчав, переложил мундштук в левую руку и, назидательно подняв палец правой, продолжил: — Животное должно знать свое место, а не претендовать… — опять помолчал и спросил: — Вот с этим что теперь делать, а? — при этом он снова переложил мундштук с сигаретой в правую руку, а левой показал куда-то в угол.
Кузниц посмотрел туда и увидел, что на лестничной площадке возле двери одной из квартир лежит короткий черный автомат.
По нынешним временам автомат мог принадлежать только Леопарду — странно только, что он его так бросил, без присмотра. Кузниц вспомнил, что с Леопардом ему надо поговорить о лифте, и спросил Владилена:
— А где же Леопард? Что это он автомат бросил?
— В когтях далеко не унесешь, — ответил Владилен, затянулся, картинно отвел руку с мундштуком и выдохнул дым, добавив к прежней многокомпонентной смеси запах дешевого табака.
Кузниц немного удивился — не замечал он раньше у Владилена склонности к таким примитивным метафорам — и попросил:
— Увидишь Леопарда, напомни ему насчет лифта, а то замучаешься на седьмой этаж ходить.
— Как же, напомнишь теперь ему, — сказал Владилен, — р-р-р мяу!
«Совсем свихнулся доморощенный демон», — подумал Кузниц и пошел дальше вниз. На третьем этаже его настиг немного гнусавый, но отчетливый голос домового мистика.
— Тигр, о тигр, светло горящий… — декламировал Владилен — в пустой лестничной клетке голос звучал гулко и многозначительно. — Кем задуман огневой, соразмерный образ твой?!
«Надо же, Блейка знает, — восхитился эрудицией Владилена Кузниц, выходя из парадного, — впрочем, он, кажется, на литературном отделении педагогического учился немного, — вспомнил он и опять подумал. — Но где же Леопард? Надо обязательно добиться, чтобы лифт починили, а то я и вниз едва спустился, а каково будет вверх идти?»
Ответ на свой невысказанный вопрос он получил сразу же, как только открыл дверь парадного, но ответ этот был, мягко говоря, несколько неожиданным.
— Тримайте його, тримайте тварюку строкату! М'ясо вкрав, хто мені м'ясо поверне — там з п'ять кіл було, у тому шматі?![60] — кричала стоявшая возле их подъезда огромная, замотанная до бровей платком баба. Возле нее на бетонном крыльце были разложены на газете куски мяса, стояли весы и полулежал мелкий мужичонка, очевидно, партнер по бизнесу. Рядом с крестьянкой столпились жители окрестных домов и среди них хохочущая Инга. Кузниц подошел к ней.
— Леопард мясо утащил, — сказала она, вытирая выступившие от смеха слезы, — я как раз от этого куска хотела пару килограммов купить, а тут он как выскочит из парадного, схватил мясо и деру. Большой такой котище и красивый, — она опять прыснула, — вон этого дяденьку толкнул.
Лежащий на крыльце крестьянского вида мужичок обводил присутствующих малоосмысленным взором, икал и тихо ругался.
— Вон он там, на склоне сидит, — продолжила Инга, справившись с приступом смеха, и показала на невысокий, поросший деревьями холм напротив дома.
Там, под деревом, на покрытой рыжими опавшими листьями полянке сидел крупный то ли тигр, то ли леопард и увлеченно грыз что-то, придерживая лапой.
— А откуда он взялся? — спросил Кузниц.
— Из нашего подъезда выскочил и сразу к мясу, — ответила Инга, — перепугал всех, а дяденьку отпихнул лапой и удрал.
Кузниц вспомнил автомат на площадке и темные речи Владилена и подумал: «Неужто это наш Леопард? Неужто он в настоящего леопарда превратился, ударился оземь и превратился, перевоплотился в свой образ, так сказать, по системе Станиславского?». Он стал припоминать, как выглядел их последний Леопард. Этот уполномоченный пробыл у них недолго — всего пару недель — и был это, насколько Кузниц помнил, здоровый дядька сержантского вида и вроде с усами.
— Ты нашего последнего Леопарда знаешь? — спросил он Ингу. — Как он выглядит?
— Как он может выглядеть? Обычный солдафон, — ответила Инга, — впрочем, я его только пару раз всего и видела.
— Понятно, — протянул Кузниц и мысленно выругал себя: «О чем я спрашиваю?! Совсем одурел — можно подумать, что если наш Леопард в настоящего леопарда превратился, то какое-то сходство должно
