перестали, и газеты занялись сплетнями, как и раньше.
«Чтоб тебе жить в интересное время!» — вспомнил Кузниц проклятие, авторство которого приписывали китайцам, и усмехнулся. Подул холодный ветер, река, на берегу которой он сидел, покрылась рябью, зашелестели остатками листьев деревья. Он поднял воротник плаща и встал. «Пора домой», — решил он и медленно побрел в сторону дома.
Набережная, по которой он шел, выйдя из парка, была пуста — ни людей, ни машин, только в дальнем ее конце, у поворота к мосту, виднелась группа людей.
«Наверное, очередь, дают что-нибудь, — подумал он и нащупал в кармане плаща продуктовые талоны, — надо стать, а то дома продуктов почти не осталось».
Пока он добрел до поворота, очередь стала совсем маленькой. Он стал в очередь за старушкой интеллигентного вида в защитного цвета куртке и лыжной шапочке и спросил, что дают. Давали чипсы. Этот продукт американской кулинарной мысли он терпеть не мог, но сейчас выбирать не приходилось — давали то, что забирали из супермаркетов, — и он достал талоны. На талонах была универсальная надпись «Food rations»,[53] по одному талону давали что-нибудь одно, и надо было думать, отдавать талон или приберечь до более подходящего случая.
«Наверное, чипсы стоит взять, — думал он, продвигаясь к окошку, в котором Леопард принимал талоны, — из чипсов Инга суп вкусный варит. Интересно, сколько пакетов дают и какие чипсы». И он спросил старушку:
— А какие чипсы, не знаете? И сколько дают на талон?
Старушка не успела ответить, из окошка послышался голос Леопарда:
— Не боись, лейтенант, не обидим! — голос был знакомый, Кузниц повернул голову и узнал капитана Гонту. Капитан мало изменился, только завел жиденькие усы. — Подходи сюда, обслужим без очереди как ветерана.
— Спасибо, товарищ капитан, — отказался Кузниц, — я лучше подожду — людей немного.
— Ладно, — сказал Гонта и добавил важно, — только не капитан я уже. Леопардом меня называй, мы все Леопарды— заслужили!
Пока подходила его очередь, Кузниц присматривался к капитану. На первый взгляд ничего в нем не изменилось, только усы завел. Но, понаблюдав за ним, он понял, что это совсем не тот Гонта, с которым он когда-то убегал по коридорам мальтийской тюрьмы, не тот типичный украинский, а вернее, все еще советский офицер, который так заботился о мнении «иностранных товарищей» и сверлил гневным взглядом солдат, не желавших отдавать ему честь.
Тот Гонта, как и тысячи ему подобных в украинской армии, был обычный крестьянин, одетый в военный мундир, и были в нем и крестьянская медлительность, и крестьянская хитрость, и чувствовалось, что постоянно опасался он какого-нибудь подвоха от окружавших его в штабе бойких горожан и шибко умных интеллигентов. «Условная смерть» и участие в движении «меченых» преобразили простодушного капитана. Кузниц как-то сразу почувствовал, что это совсем другой человек — самостоятельный, уверенный в себе и в правоте своего дела.
Пункт выдачи продуктов по талонам находился в заколоченном здании модного когда-то дорогого супермаркета. В одной из его дверей было устроено нечто вроде раздаточного окна с широкой полкой, и находившийся внутри Леопард подавал через это окно пайки. Над окном, на прибитой к двери картонке, была корявая надпись на государственном языке «Rationed Food Take Away», которую с некоторой натяжкой можно было перевести как «Пункт выдачи продуктов по талонам».
Гонта стоял на улице возле окна, принимал талоны и выдавал пайки. Он вежливо и терпеливо отвечал на вопросы старушки в лыжной шапочке о качестве чипсов, но при этом отсутствующим взглядом смотрел куда-то вдаль, поверх ее шапочки, и мыслями, вероятно, был далеко от нынешнего своего, хотя и необходимого, но скромного занятия.
— Ну, лейтенант, как здоровье? — небрежно поинтересовался он, когда старушка наконец оставила его в покое и отошла в сторону, явно довольная вниманием власти к своей персоне. — Не сильно рана беспокоит?
— Да вот ходить тяжело, — ответил Кузниц, — но врачи уверяют, что пройдет, говорят, надо расхаживаться. — Он усмехнулся и добавил: — Между прочим, это вашими заботами я почти инвалидом стал, это ведь кто-то из ваших меня подстрелил.
— Да знаю я, знаю. Не хотел Леопард тебя подстрелить, — поморщился Гонта, выкладывая на прилавок пакеты с чипсами, — за другого принял. Тут эти из Службы безпеки [54] тогда вокруг нас крутились, вынюхивали, чуть не помешали свершиться справедливому делу. Но, — экс-капитан сделал внушительную паузу, — но нет такой силы, которая могла бы помешать Леопарду, когда он выходит на тропу охоты! — закончил он торжественно и повторил уже нормальным тоном: — А тебя Леопард не хотел подстрелить.
Все это было так нелепо: и ранение его глупое, и все эти Леопарды, что Кузниц даже развеселился, хотя веселого было мало. «Выходит, правильно я считал, что перепутали меня с кем-то», — подумал он, усмехнулся и сказал:
— И на том спасибо.
— Благодарить тут не за что, — серьезно ответил Гонта, взяв у Кузница талон, — но пострадал ты безвинно, и Леопарды это знают и могут учесть — мы тут собираемся пенсии ветеранам назначить и тебя не забудем, хотя ты и не ветеран.
«Только пенсии мне от этих бандитов не хватало», — подумал Кузниц, ничего не ответил и стал молча укладывать пакеты в рюкзак. Спорить с Леопардами не рекомендовалось, это горожане уже успели усвоить: на прилавке, рядом с пакетами чипсов лежал зловещего вида короткий автомат.
— Thanks for serving[55] — уложив пакеты в рюкзак, сказал он по- английски — все-таки государственный язык — и забросил рюкзак на плечо.
— Не обижайся, лейтенант, — Гонта протянул руку, — никто тут не виноват, несчастный случай, вроде как под машину попал.
— Ладно, — Кузниц пожал протянутую руку, — теперь уж ничего не поделаешь.
Он успел уже отойти на несколько шагов, как вдруг Гонта окликнул его:
— Лейтенант! Кузниц обернулся.
— Слышишь, лейтенант, — как-то неуверенно спросил Гонта, — ты, наверное, про нас черт знает что думаешь?
Кузниц промолчал и только пожал плечами.
— Знаешь что, давай, приходи завтра вечером в Украинский дом, у нас там собрание будет. Б семь часов приходи. Часовым скажешь, что тебя Леопард Гонта пригласил. Да смотри, скажи: Леопард Гонта, а то могут не так понять. Приходи — услышишь, что мы делать собираемся, иначе будешь про нас думать. Придешь?
В Украинский дом при прежней власти было переименовано помпезное здание бывшего музея Ленина, находившееся в центре, на правом берегу реки.
— Не знаю, — ответил Кузниц, — ходить далеко мне пока тяжело.
— А ты на автобусе подъедь, мы как раз завтра весь транспорт пускаем. И деньги опять будут в обращении — можешь и на такси приехать. — Лицо Гонты расплылось в широкой ухмылке, чувствовалось, что он очень гордится достижениями Леопардов.
— Посмотрим, — Кузниц неопределенно махнул рукой и заторопился прочь — даже этого короткого общения с Леопардами ему было более чем достаточно.
Никакую власть Кузниц особенно не жаловал, но эта вызывала у него какое-то особое, чуть ли не физическое отвращение — своей многозначительной, полуграмотной символикой: Леопардами этими, черной формой с малопонятными нашивками (у Гонты на груди были три серебристых крестика в кокетливом кладбищенском веночке), риторикой первобытно-романтической, за которой следовали далеко не романтические поступки.
«Теперь вот нэп затеяли, — думал он, когда шел домой, прихрамывая вроде еще сильнее (вот тебе и «расхаживайся»!). — Новая экономическая политика и восстановление народного хозяйства. Все идет по известной схеме: сначала разрушили, а теперь гордятся тем, что собираются восстанавливать. Транспорт пустят — опять давки будут в автобусах, как при Советах, — Кузниц еще помнил это время. — Не могут они
