повернул к себе клавиатуру компьютера.
— Я — прапорщик Страшкевич, убит в бою с Петлюрой в декабре 1918 года, — он с любопытством смотрел, как Кузниц печатает, — приблизительно год тому назад воскрес. Вместе со мной воскрес прапорщик Щур из того же дивизиона, но он к вам идти не захотел. Да вот, — он достал из кармана помятую газетную вырезку и протянул ее Кузницу, — вот тут про нас все написали, когда мы только воскресли, и фотография наша есть в форме.
Кузниц взял вырезку — это была статья из «Городского Телеграфа» годичной давности. Рядом была помещена фотография: двое в коже, перепоясанные ремнями сидели на стульях в явно современном помещении — на заднем плане был виден компьютер.
Один из них был Страшкевич; второй — средних лет мужчина в кожаном шлеме и в старинных автомобильных очках, поднятых на лоб (у Страшкевича такой же шлем и очки лежали на коленях). Вид у обоих был растерянный, и кроме того, Кузницу казалось, что второго он уже где-то встречал. Он начал читать заметку, поглядывая на посетителя, который с нескрываемым интересом рассматривал компьютер Кузница.
«Двое неизвестных, — говорилось в заметке, — были задержаны полицией на платформе станции метро «Театральная». В полицию обратились пассажиры, которым показались подозрительными вид и поведение неизвестных — оба были одеты в кожаные комбинезоны и шлемы, напоминающие одежду летчиков времен зари воздухоплавания, — Кузниц ухмыльнулся, прочитав про «времена зари», — и при приближении поезда пытались укрыться за скамейками. Документов у них не было, и оба в один голос утверждали, что они прапорщики из Броневого дивизиона гетмана Скоропадского, Страшкевич и Щур, и просили позвать командира отряда капитана Плешко, который будто бы мог удостоверить их личность.
Из дальнейших расспросов выяснилось, — писал автор заметки, — что они были ранены во время боя с отрядами Петлюры, наступавшими на город в декабре 1918 года, — здесь в заметке был в скобках поставлен вопросительный и восклицательный знаки, — потеряли сознание, а когда пришли в себя, обратились за помощью к прохожим». Дальше было написано, что эти сердобольные прохожие — студенты находящейся неподалеку Академии коммунального хозяйства на Печерске — накормили и напоили («Как без этого?» — подумал Кузниц) и, желая показать им город, повели гулять и привели их в метро, где те и были задержаны. Статья заканчивалась обычными рассуждениями о мутантах и монстрах, типичными для любимой газеты городских обывателей.
Кузниц еще раз посмотрел на фотографию, вглядываясь в лицо старшего «самокатчика» с очками на лбу, и вспомнил, где он его видел.
«Так это тот самый «Чкалов», которого мы видели год назад на «Театральной», когда от Шварца ехали. Он тогда с полицейским разговаривал, и я еще Инге потом сказал, что он похож на фотографию Чкалова после перелета в Америку». Он собрался было спросить Страшкевича, где сейчас его товарищ и почему не пришел, но посетитель его опередил.
— Разрешите обратиться? — спросил посетитель.
— Валяйте, — усмехнулся Кузниц.
— Разрешите узнать ваше звание?
— Ну лейтенант, — сказал Кузниц, — но давайте без чинов — мы, хотя и армейская контора, занимаемся делами гражданскими. Меня Генрих Эдгарович зовут.
— Хорошо, — сказал прапорщик Страшкевич, — скажите, господин лейтенант, — он замялся, — или надо товарищ?
— Вообще-то, надо «товарищ» по уставу, но я же сказал — я Генрих Эдгарович, а вы?
— Николай.
— Так что вы спросить хотите, Николай? — Кузниц улыбнулся — нравился ему этот розовощекий «прапор». «И у Булгакова он розовощекий», — вспомнил он вдруг, и жутко стало: мало того, что воскресший, так еще и литературный герой придуманный.
— Я вот что хотел спросить, — гражданские обращения прапорщик явно игнорировал, — а Интернет у вас на компьютере есть?
Такого вопроса Кузниц не ожидал. Никто из посетителей: и шарлатанов, и клонов потенциальных ни о чем подобном не спрашивал.
— Есть, — ответил он.
Но прапорщика этот вопрос интересовал не на шутку:
— А какой он у вас, анлимитед?
— Не знаю, — засмеялся Кузниц, — контора платит.
— А… — прапорщик Броневого дивизиона гетмана Скоропадского был явно разочарован.
Задавая стандартные вопросы о жизни прапорщика Страшкевича до и после воскрешения, Кузниц постепенно убеждался в том, что Николай Страшкевич не врет. Могло быть все что угодно — он мог сам стать жертвой обмана, хотя кто его мог обманывать и с какой целью? — но он Кузницу не врал. Даже его неприкрытое увлечение Интернетом, мобилками и прочими игрушками современной молодежи, если подумать, говорило в его пользу. Он не строил из себя жертву непонятных сил, перенесших его из прошлого, он этой жертвой был: искренне сокрушался, что маму больше не увидит и товарищей из старой жизни, но также искренне и радовался всему новому и интересному, что окружало его теперь.
«Это что же получается? — думал Кузниц, отправив прапорщика к историкам, — получается, что не прав Аврам Мельхедекович, что клоны все-таки есть или действует какая-то сила, переносящая из прошлого в наше время. А как быть с Булгаковым? Выходит, не придумал он прапорщика Страшкевича, выступившего в одиночку со своим броневичком против отряда Болботуна на Московской улице. Но с другой стороны, Страшкевич говорит, что и Щур тоже воевал с ним рядом, а у Булгакова Щур — большевик и саботажник. Впрочем, тут ясно — авторский вымысел, не хроники же писал Михаил Афанасьевич. А возможно, что и все придумал и никаких прапорщиков не было, а этот прочитал «Белую гвардию» и решил выхлопотать пособие». Но чувствовал Кузниц, что не врал ему прапорщик.
— Темна вода во облацех, — сказал он вслух, вспомнив выражение профессора Рудаки, — ничего не ясно ни с клонами этими, ни с оружием, — и стал собираться домой.
Он положил бумаги в сейф (тайны, тайны — как власть любит все засекречивать!); выключил компьютер, с усмешкой вспомнив, с каким детским интересом прапорщик относился к этому инструменту, который сам Кузниц считал удобной пишущей машинкой и только, и собрался уже, как говорят англичане «call it a day»,[51] но тут на пороге его кабинета возник Хосе.
В отличие от Кузница, который застрял в лейтенантах всерьез и надолго и относился к своей военной карьере легкомысленно, считая свою службу чем-то временным и преходящим, Хосе Мартинес относился к армии серьезно и успешно продвигался по служебной лестнице. Недавно он получил звание капитана и сшил по этому случаю новую форму, и сейчас он предстал в дверях кабинета во всем великолепии своего нового мундира.
— Здорово, боец! — сказал он, снял фуражку и положил ее на стол — заходящее солнце блеснуло на кокарде с трезубцем, — рано покидаешь окопы.
— Здорово, — ответил Кузниц, — посетителей нет — не то что у тебя: то китайцы, то малайцы.
— Замучили меня эти китайцы, — Хосе уселся на стул для посетителей и принялся пускать на стены «зайчиков» своей блестящей кокардой, — идут и идут — спасения от них нет. Особенно сегодня меня один довел: говорит, что он воскресший из периода династии Мин, а сам ни одного иероглифа не знает и по- русски шпарит без акцента.
— Наслышан, — сказал Кузниц, прикрываясь рукой от «зайчика».
— Откуда? — спросил Хосе.
— Рудаки меня в коридоре перехватил, кофе мы с ним пили. И перестань на меня «зайчиков» пускать — я тебе не барышня, это с барышнями так кокетничали на даче в прошлом веке, — Кузниц отобрал у Хосе фуражку и положил в тень на край стола.
— Рудаки… — задумчиво произнес Хосе. — Интересно, что тебе наговорил старый перс?
— Да ничего он не говорил про тебя, сказал только, что ты с китайцем мучаешься, а китаец, скорее всего, с базара, — Кузниц помолчал, — а вот про клонов и перерождение оружия много чего порассказал, — и он пересказал Хосе теорию Рудаки.
— А что? Логично, — заметил Хосе без особого энтузиазма.
