«Не зря он ко мне пришел, — подумал Кузниц, — что-то сказать хочет, но не решается, что ли», — и спросил:
— Ты чего пришел? Случилось что-нибудь?
— С чего ты взял? — Хосе изобразил удивление, а потом сказал, помолчав: — Меня в Особый отдел вызывали, про тебя спрашивали.
Кузниц не особенно удивился — его дружбой с Эджби органы интересовались все время — и спросил:
— Опять насчет Эджби? Сколько можно?! Я ведь ничего не скрываю, и Абдул с ними говорил.
— Да нет, не Эджби, — сказал Хосе, — они Гонтой интересовались, Гонтой и твоими отношениями с ним.
— Вот те раз! — удивился Кузниц. — Гонтой-то чего интересоваться? Он же из их конторы гэбэшной.
— Ну, во-первых, он из военной разведки, — возразил Хосе, — а это конкурирующая организация, а во-вторых, он уволился из армии после Островов и создал какое-то то ли общество, то ли союз «условно убитых» — они себя мечеными называют. Вот это и интересовало особистов, а точнее, твоя роль во всем этом. У тебя тут микрофонов нет? Я не должен, вообще-то, тебе об этом говорить.
— Ну, спасибо, что сказал, — усмехнулся Кузниц, — я теперь все компрометирующие документы съем — как раз пойти поесть собирался, вот и съем заодно. Ты не пойдешь?
— Давай, — согласился Хосе, — а то я с этим китайцем пообедать не успел. А куда пойдем?
— А у тебя деньги есть? — спросил Кузниц.
— Немного есть, — Хосе встал и надел фуражку.
— Вот и у меня немного, — сказал Кузниц, — поэтому пошли в нашу столовку.
Уже в столовой, подозрительно разглядывая плов в своей тарелке, Хосе вернулся к теме Гонты и «меченых».
— Тебя особисты тоже дернут, не расслабляйся, — сказал он, — их, похоже, «меченые» очень интересуют — заговор они подозревают против власти.
— Какой заговор? — искренне удивился Кузниц.
— Такой, — загадочно ответил Хосе и замолчал. А Кузница это неожиданно разозлило, разозлил весь этот разговор, который завел Хосе, все эти тайны многозначительные. Надоели они ему не только сейчас, а всю жизнь его преследовали эти многозначительные недомолвки, которые так любила власть и за которыми всегда стояла очередная пакость. С Хосе он дружил и знал, что не в его духе было делать таинственные намеки: «идите работайте, мы подумаем». Тем более неприятно было, что он опускается до этих намеков, и обижало.
— Что ты ведешь себя, как сталинский следователь! — Хосе удивленно поднял голову от плова, который после тщательной экспертизы все же счел достойным своего внимания. — Знаешь что, так и скажи, а не знаешь, не хрена строить из себя «секретоносителя».
— Ты что?! — Хосе чуть не подавился.
— А то, что надоели мне эти секреты-оперетты. Я Гонту после Островов и не видел, понятия не имею, где он и что с ним. Я даже Абдула как-то о нем спрашивал, но Абдул тоже ничего не знал или говорить не захотел. А ты вроде меня подозреваешь в чем-то. Расскажи, что эти гэбисты там придумали, если уж начал, — Кузниц выдал всю эту тираду одним духом и даже пожалел Хосе, настолько тот растерялся.
— Да ничего я не знаю, — сказал он и отодвинул тарелку, — все, что знал, я уже рассказал. Думаю, что это Гонта натворил там что-то и они теперь дергают всех, кто его знал. Меня тоже расспрашивали о нем.
— И обо мне? — Кузниц и сам жалел, что начал этот разговор, но остановиться уже не мог, хорошо, что у Хосе хватило ума не обидеться.
— И о тебе, — подтвердил он, — но я дал тебе превосходную характеристику: сказал, что ты отличник боевой и политической подготовки.
— Так оно и есть, — усмехнулся Кузниц, злость на гэбэшное племя, вдруг охватившая его, прошла: Хосе-то тут при чем? — Ты извини, — сказал он, — просто надоело мне все: и служба, и секреты эти идиотские. Подам я, наверно, рапорт, вот завтра с утра и подам.
— Смотри — твое дело. А куда подашься? К Ариелю? — спросил Хосе.
— Ну да, в свободные художники, — не совсем уверенно ответил Кузниц. — Переводов вроде много стало, и семинары, говорят, опять пошли.
После обеда Хосе вернулся на службу — дело у него там еще какое-то оставалось, а Кузниц пошел домой. Он шел и думал, что внезапно пришедшее решение уйти из армии было, пожалуй, правильным. Ничего ему в армии, как говорится, не светило, и, если признаться честно, то любил он армию исключительно за чувство безответственности и принадлежность к некоему замкнутому ордену со своим сводом правил, придававшим членам этого ордена уверенность и ощущение своей избранности, так ценимые в молодости. «Но пора уже и повзрослеть», — сказал он себе и тут впервые обратил внимание на окружающее.
Как раз в этот момент он перешел дорогу от «красного» корпуса Университета и вошел в парк Шевченко. В небольшом этом парке, окружавшем памятник поэту, в такое время, ближе к вечеру, обычно собирались университетские студенты со своим неизменным пивом и звенящими на разные голоса мобилками, да в одном его углу устраивали шахматные турниры «на интерес» городские старики. Однако сейчас не было видно ни тех, ни других, а парк заполнили «меченые». Они сидели на всех скамейках и стояли большими группами на открытом пространстве перед памятником. Больше всего это было похоже на сбор перед каким-то митингом.
Давно, задолго до независимости, у этого памятника собирались местные, как сейчас говорят, национал-патриоты, находившиеся у прежней власти в немилости — тогда их называли просто националистами. Кузница как-то затащил на такой сбор приятель, и обстановка там была очень похожая — люди собирались тесными группками, говорили вполголоса, оглядываясь на оцепивших парк милиционеров и дружинников. И сейчас тоже у выходов из парка стояли полицейские патрули, вооруженные автоматами.
«Интересно, что это тут у них намечается», — подумал он и сначала остановился у входа возле полицейского патруля, а потом пристроился сбоку на одной из скамеек. Сидевшие на скамейке недовольно на него покосились, но не прогнали.
«Меченые» появились в городе уже давно. Как оказалось, не только на Островах оружие стало «стрелять» безвредными лазерными лучами, были и другие случаи: в России, в Афганистане, на Ближнем Востоке. Разными путями они проникали на Украину — у одних были здесь родственники, кто-то хотел пробраться дальше в Европу, другие просто забрели сюда без определенной цели, уходя от своей незавидной судьбы в других местах.
А судьба их и впрямь оказалась печальна. Пятна, оставляемые лучами, нельзя было ничем вывести — они переходили с одной одежды на другую, и человек с такими пятнами на одежде выделялся в любой обстановке. О них стали ходить сплетни самого гнусного толка: говорили, что они заразны, что это живые трупы, зомби, говорили, что они пьют кровь, как вампиры, и воруют детей. Короче говоря, постигла их участь, которая постигает в этом обществе всех, кто чем-либо явно выделяется, — они стали изгоями. Гонимые отовсюду, они затаили злобу на людей, говорили даже, что они объединяются в банды, безжалостно грабят и убивают.
Однако в городе «меченые» вели себя тихо, бродили по улицам, чаще всего в одиночку, сторонясь прохожих, рылись в мусорных баках и, в сущности, мало чем отличались от прочих городских нищих и бродяг. Кроме, пожалуй, одежды — все они были одеты в черную полувоенную форму, которой, по слухам, снабжал их бесплатно какой-то благотворительный фонд.
Как и все горожане, Кузниц обычно их сторонился и в разговоры не вступал, хотя раньше, сразу после Островов, когда он еще носил форму, они с ним как с военным иногда заговаривали, но разговоры все были одинаковые, с жалобами на начальство, родственников и несчастную судьбу. Он бы и сейчас прошел мимо их сборища, но уж больно любопытно было посмотреть, зачем они здесь собрались в таком количестве.
Он закурил и покосился на соседей: рядом с ним сидели трое — двое молодых солдатиков и один дядька в годах, явно сержантского вида; все они были одеты в черное, и на груди у всех была нашита
