Его увезли в госпиталь на улице Ватан. Вы фамилию его знаете? Можете у них узнать, в каком он состоянии.
— Спасибо, — сказал Кузниц, и они замолчали.
Спецназовца этого Кузниц знал немного, видел его часто у входа в Центр, но только сейчас присмотрелся к нему повнимательнее. Это был типичный турецкий полицейский, высокий, сильный, уверенный. Темно-синяя ткань формы обтягивала его мощные плечи и на груди слева, чуть ниже эмблемы специального подразделения турецкой полиции отчетливо виднелось большое черное пятно, очень похожее на то, что было когда-то у капитана Гонты. Заметив, что Кузниц уставился на пятно, полицейский улыбнулся.
— A leopard never changes its spots,[69] — сказал он, резко повернулся и отошел.
«Выходит, и у них здесь свои Леопарды есть, — подумал Кузниц, провожая взглядом внушительную фигуру полицейского, правда, подумал без особого интереса. — Ну есть, ну и что из того? Мне-то какое дело». И тут он вспомнил, как Эджби рассказывал про парижских «меченых» и про их чудесные способности, и решил: надо бы как-нибудь спросить у Вуслат, не замечалось ли чего подобного у местных Леопардов. Но это потом, а сначала про Бродского надо в госпитале разузнать и поговорить с ним, если он в состоянии разговаривать. «Ведь не зря он ко мне подошел, что-то хотел сказать важное», — подумал Кузниц и пошел обратно в кабинет Вуслат.
В кабинете была обстановка оперативного штаба. Щурясь от дыма торчащей в углу рта длинной ароматной сигареты, Вуслат отдавала распоряжения своим сотрудникам. Кузниц стал у входа рядом с Ариелем и негромко спросил его:
— Что слышно, баба?
— Английское посольство взорвали и банк около — стеклянная башня такая возле базара, знаешь?
— Какое посольство? — усмехнулся Кузниц. — Посольство в Анкаре.
— Ну, консульство — какая разница, — Ариель пренебрегал такими мелочами, — народу, говорят, погибло — тьма.
— Это ж рядом с нашей гостиницей, а гостиница не пострадала? — спросил он.
— Вроде нет, — ответил Ариель, — но там ерунда какая-то происходит. Вуслат туда звонила — говорит, что в некоторых номерах там какие-то люди вдруг появились, так сказать, не прописанные. В общем, сейчас поедем туда — узнаем на месте, что там происходит. Автобус через пять минут должен быть. Пошли участникам объявим.
Поехать в гостиницу удалось не через пять минут и не через десять — пока собрали перепуганных участников, пока успокоили находящихся на грани истерики дам-делегаток, пока помогли спуститься и устроили в автобусе раненых, прошел почти час.
Назад ехали по окружной дороге — в центре движение из-за теракта было перекрыто, — и к гостинице подъехать удалось с трудом. Взорванное консульство и банк находились всего в паре кварталов от «Пера Паласа», и там тоже все подъезды были перекрыты, и шофер долго объяснялся с полицейскими пока наконец им не разрешили проехать к гостинице.
И в гостинице была суматоха: носились по этажам коридорные с чемоданами и без, в холле толпились постояльцы, срочно покидавшие после теракта гостиницу, несмотря на уговоры толстого, величественного менеджера отеля, сейчас бледного и непривычно растрепанного от всех вдруг свалившихся на него забот.
Менеджер взывал к здравому смыслу, говоря, что теракт уже произошел и не у них в гостинице и что едва ли сразу будет еще один. Но, похоже, ссылки на то, что «бомба не попадает дважды в одну воронку», не действовали на японцев и американцев, в основном живших в гостинице и сейчас срочно ее покидавших.
В общем, суматоха была большая, на грани паники и, как выяснилось вскоре, недавние взрывы были не единственной ее причиной — в довершение их в гостинице появились «потерянные», причем не простые, а, так сказать, VIP — воскресли многие из знаменитостей, живших тут в прошлом веке. К демократии века нынешнего они не привыкли и терроризировали персонал в традициях своего недемократичного времени.
— Du, Schwein, was hast du mir gebracht?![70] — кричала официанту из бара тощая брюнетка в микроскопической шляпке из черной соломки, сидевшая на диване в фойе. (Кузниц видел такие шляпки на юношеских фотографиях своей ленинградской бабушки, большой в свое время модницы. Она говорила, что до войны такие шляпки называли «менингитками».) Официант утирался — видимо, то, что он принес, было выплеснуто ему в лицо — и громко возмущался на публику по- турецки.
Публика, собравшаяся вокруг брюнетки, турецкий не понимала и явно держала ее сторону. Чернявый субъект с усиками офицерского образца, одетый в заправленные в сапоги бриджи и накинутую на плечи тужурку с форменными пуговицами, выговаривал официанту по-английски, рядом с ним стояли и согласно кивали головой две не менее странные личности в «тройках» из коричневого твида — явный англичанин военно-колонизаторского вида и тип в пенсне и с растрепанной эспаньолкой. Чуть в стороне, вытянув длинную шею, жадно внимал скандалу хиппи-американец в рваных джинсах.
Кузниц наблюдал эту сцену, остановившись возле самой входной двери — к стойке портье было не протолкнуться из-за отъезжающих, к которым сейчас еще присоединились нервные «семинаристы», требующие ключи от своих комнат, — там стоял гвалт и тоже пахло скандалом.
«Лучше переждать», — решил Кузниц и продолжал наблюдать за странной компанией, собравшейся вокруг брюнетки.
Он уже понял, что это «потерянные», и нельзя сказать, чтоб очень удивился или заинтересовался. Опыт общения с ними в Службе идентификации сказывался, и с Вуслат он успел поговорить в Центре и узнал от нее все, что она сама успела разузнать по телефону. Ей сообщили, что воскресли Мата Хари, Хемингуэй, Троцкий и еще кто-то, но остальных еще не идентифицировали.
«Странно, что они воскресли, — думал он, — ведь взрыв-то был, самый настоящий взрыв — никакого перерождения не было, а они воскресли», — и тут он вспомнил про Бродского: неужели и он воскрес?! Не дай бог!
Во всем великолепии своего янычарского костюма к нему подошел Льомкири, оскалил зубы и зашептал на своем отуреченном английском:
— Мистер Хемингуэй — писатель, мистер Грин — писатель, мистер Троцкий — русский еврей, говорят, тоже историческая личность и Мата Хари — шпионка — ее расстреляли, а она воскресла и скандалит. Они все мертвые были, все! О, аллах!
— А кто еще воскрес? — спросил Кузниц.
— Шах персидский воскрес, — со значением произнес Льомкири, — настоящий шах, суровый, из номера не выходит. Американца, который в этом номере жил, палкой выгнал. Скандал! Звонит — надо ему обед нести, а все боятся. Наверное, менеджер сам понесет. — Он помолчал и добавил: — Еще говорят американский президент Билл Клинтон воскрес — вот этот хиппи-бой, что там стоит, но я не верю: как он мог воскреснуть, если он живой и не старый еще?!
— Клонировать можно не только мертвых, живых тоже можно, — сказал Кузниц, но это было явно выше понимания Льомкири, он удивленно взглянул на Кузница, покачал головой и отошел.
Из толпы, окружавшей конторку портье, возникли Хосе с Ариелем, Ариелю удалось прорваться к конторке и взять ключи для всех.
— Пошли в нумера, — сказал он, отдавая Кузницу его ключ, — посмотрим, кто там есть. В твоем номере кто жил? — спросил он.
— Бродский, поэт, — ответил Кузниц.
— Стихи тебе почитает, — усмехнулся Ариель, — а у меня, может, эрцгерцогиня объявиться — интересно будет познакомиться поближе, правда, не знаю, как ее звали. Надо будет у мужа спросить. Я к тебе зайду, когда герцог Фердинанд воскреснет, — сказал он Хосе.
Хосе хмыкнул, но ничего не ответил, и они разошлись по своим комнатам.
Дверь своего номера Кузниц открыл с опаской, но номер оказался пустым. Никого не было и в ванной
