свободен, снова был сильным и ловким, купался в горных речках, встречал рассветы, скакал на конях. Но кони порой превращались в летающие трубы, а рассветы вставали в холодных скоплениях звезд. Так отражались вести о первых спутниках, которыми жила тогда страна. Глаза его смотрели куда-то вдаль и не видели ребят, не видели нянечек — стареньких, с мягкими и осторожными руками, и молодых медсестер — гогочущих и бесцеремонных. От них несло кухней, лекарствами и мылом стиранных халатов. Он смотрел на окружающее словно из глубокого тоннеля, без надежды, что выйдет из него. Из обломков прошлого, из слабого света в конце тоннеля он лепил теперь новый мир, который был для него реальнее белых халатов, посуды, лекарств, тетрадей, колясок и костылей. Соседей-мальчишек он не понимал. Они прыгали, плакали, дрались костылями, хвастались болезнями, словно болезни давались в заслугу за какие-то подвиги. Больше других изумлял его Славка Бунчук. Тот доедал за другими остатки, гримасничал, стрелял из рогатки по бабочкам, залетавшим в окно, по лампочкам, по спящим товарищам, он гонял мяч во дворе и стоял в воротах футбольной команды инвалидов. Он продолжал жить так, как жил раньше, не рассуждая, весь наружу, в крике, свисте, в бешенстве движения. Он не давал соседям покоя — рано будил, стаскивал одеяла, отбирал книжки. Но иногда он исчезал. Приходили делать уколы, а это было неприятно, и он уползал от сестер под кровать, прятался в бельевой кладовке, а однажды сидел в ней два дня, рисуя в расходной книге гривастых коней и усатых наездников с саблями. Он верил, что вырастет — пойдет служить на ипподром, где будет выезжать коней. Он и попал в больницу после того, как сорвался с коня…
Когда ребятам исполнялось шестнадцать, их переводили в инвалидные дома. О них ребята часто толковали. Как в школах говорят об училищах, институтах, так здесь говорили об инвалидных домах. Но будущее не волновало Рустема…
ДОКТОР ТВОЕГО ДЕТСТВА
Ты помнишь, как в твою палату вплыло что-то огромное, нескладное, доброе? Это был доктор, о нем говорили, что он волшебник. Он уселся с краешка, улыбнулся тебе и раскрыл историю твоей болезни.
— Дагестан? Вот так удача, дружок!
Легким рывком, как альпинист, вытаскивающий на скалу товарища, он поднял тебя из бездны и поставил у обрыва. Зияющие вершины гор распластались перед тобой, вынырнув из подполья памяти. Детская радость плескалась в глазах доктора. Он вспоминал молодость, когда штурмовал вершины Дагестана, шумел, жестикулировал и смеялся, и ты радовался вместе с ним, хотя еще слабо понимал его. Сестра терпеливо слушала, потом стала поглядывать на часы — доктору надо было осмотреть еще несколько больных…
— Да, голубушка, пора. Но я еще приду к тебе, дружок.
Твое сердце наполнилось томительным ожиданием. Не забудет ли? Нет, он не забыл. Он пришел через час. Пришел на следующий день. Пришел потом через неделю. Он стал тут частым гостем. И каждый его приход становился праздником.
Странный это был доктор. Он приходил порой только затем, чтобы предаваться воспоминаниям. Он радовался, как сверстник, расспрашивая тебя о прошлом, о родных, об ауле, о тайных тропах в горах, о конях. И о значении слов — лакских слов. Он стал записывать в блокнот незнакомые слова. И теперь, приходя к тебе, здоровался с тобой по-лакски. И ты впервые стал тогда смеяться, исправляя жуткие ошибки его произношения. А помнишь, как доктор принес однажды старые записи, карту Дагестана и вы вместе старательно восстанавливали маршруты, которыми он когда-то бродил? Доктору просто повезло — найти мальчика, которому интересны были его альпинистские дневники, воспоминания о юношеском увлечении, которое не имело продолжения. И еще он приносил тебе книги своего детства, дарил их и просил потом, сетуя на память, напомнить, о чем идет в них речь. И ты, захлебываясь, путая русские слова и лакские, учился чужой тебе речи. А как он слушал тебя!
«Талант! Талант!» — восклицал доктор, приглашая ребят удивляться твоим способностям и быстроте, с какой ты усваивал русский язык.
Доктор был занятой человек, и ваши встречи становились все реже. А потом они стали не нужны. Ты уже вставал, ходил, все больше расширяя круг своих общений. Ты уже мог обойтись без него. Но он всегда был с тобой. Свет, который он внес в твою душу, уже не угасал. А когда тебя выписали из интерната, доктора уже не было в городе, он получил новое назначение, но ты уже мог лететь без посторонней помощи…
Что же потом? Потом в твоей жизни были книги, книги и книги. И внезапное, как озарение, открытие — дети! И решение отдать им свою жизнь…
И вот он — доктор твоего детства, седой, румяный, повергнутый в прах неодолимою силою сна. Как вы оказались здесь? Какая тайная забота привела вас на глухой лесной кордон, в эту запретную зону, где ведутся важные государственные приготовления? А Бобка Шмелев, космический штурман, не имеет ли он отношения к вашему появлению здесь, профессор Шмелев? Однако не стану будить вас, доктор, я должен уйти. Мне тяжко, доктор, горько и трудно. Я обидел человека, грубо оскорбил его, и теперь не знаю, как быть. Что мне делать, мой доктор? Скажите, доктор, потому что себя я уже не понимаю.
Молчание. Тихий скрип полатей. Слабое дыхание последнего, предутреннего сна.
«Не надо бежать от человека. Надо найти его и объясниться. Только он поймет тебя, дружок, только он». — «В самом деле, доктор? Почему же эта простая мысль не пришла мне в голову?» — «Это именно тебе в голову и пришло! Ступай, дружок, а я еще посплю».
Доктор в самом деле зашевелился, скрипнули полати под ним. Рустем постоял немного и тихо вышел из дома. С крыльца он увидел двух мальчиков и скрылся в кустах…
«ВАС ЖДЕТ НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕНЩИНА»
— Я тебе что сказал?
— Я согласен, Базиль, это конечно, непорядок, но я не о себе беспокоюсь, у меня закаленные нервы, я о дедушке думаю. Ему-то как будет, подумай! Он приехал посмотреть, узнать, как мы живем, бабушку успокоить, а мы прячемся от него… Что же он бабушке расскажет, когда вернется?
— Придумает чего-нибудь…
— Дедушка? Да он в жизни никому еще не врал! Знаешь, как бабушка говорит о нем? Блаженный он..
— Ну, тогда пусть скажет как есть: ничего не видел, а только люди говорят, что все в порядке…
— И думаешь, бабушка успокоится? Да ты знаешь, что она скажет ему? «Ах ты, старый, столько дней проваландался, а ребят не видел! Да где ж ты пропадал все время? А ну-ка поезжай обратно!» Сама разволнуется и запрется в кухне, а дедушка будет стоять за дверью и вздыхать…
— На-ка платочек, сопли вытри…
Боб деловито высморкался и немного успокоился. И стал строить предположения, как будут встречать дедушку разные знакомые и расспрашивать, как там мальчики, что с ними; и все такое, а дедушка ни «бэ» ни «мэ», и тогда станут подозревать, что он что-то скрывает и что с ними что-то случилось, слухи дойдут до милиции, повесят фотографии на витрине и объявят розыск: пропали мальчики!..
Базиль слушал сперва терпеливо, потом стал хмуриться, а когда Боб стал в лицах рассказывать, как Васина мать, встретив дедушку, обзовет его старой калошей, он скривил губы.
— Значит, тебе славы захотелось? Чтобы все узнали, какие мы герои? Похвастаться надо?
Боб стал клясться, что он не хвастун вовсе, а, наоборот, самый честный человек на свете, и что Базиль неправильно понял его, и что будто бы дело не в нем, а в дедушке, который никогда не простит им, что был рядом и не покатался… э… на лебедке…
— У тебя шарики на месте? — удивился Базиль. — С ним же карачун случится…
Да ты что! — возмутился Боб за дедушку. — Он же альпинист! Я тебе фотографию покажу, как он висит на скале, а возле него альпийская галка крутится. Руки и ноги у дедушки — будто он на парашюте
