профессора? И что подумают люди, обнаружив покойника возле тайного убежища мальчиков? А кроме того, каким легкомыслием покажется поведение профессора, когда из допросов дорожных попутчиков выяснится, что он был задержан как безбилетник! И наконец, что подумает следствие, проявив пленку и увидев на снимках пейзажи, сделанные с вершины дерева?
Профессор попался, это факт. Мальчики будут, несомненно, ошарашены, однако страшно не это. Как они расценят его столь внезапное появление? Ясно: как вмешательство в их личную жизнь и покушение на их святое право самостоятельности. За те две недели, что они живут здесь, они привыкли к независимости и ощущению взрослости, и вот нате вам — приехал! С тем, что мальчики станут презирать его, профессор мог бы еще смириться. Но дело разве только в нем? Разве не перенесут они свое презрение на всех взрослых?
Сейчас, когда профессор рассматривал свой поступок в таком глобальном разрезе, его опасения за свою жизнь показались просто мелкой суетой. Да и страхи-то, в общем, были сильно преувеличены. Почему, скажите на милость, он непременно должен разбиться, если дерево будет подпилено и упадет? Разве не сорвался он однажды со скалы, отделавшись легким сотрясением мозга и ушибом бедра? А потом, провалявшись в больнице, разве не нашел он там, кстати, свое счастье в лице медсестрички Тони, счастье, которое безоблачно движется к своему золотому полувеку?
Теперь профессор уже с легким чувством ожидал возможных печальных последствий своего тихого сидения на верхушке ели, думая лишь о том, как остаться незамеченным, когда ель, подпиленная снизу, обрушится на соседние деревья. Жик-жик! Жик-жик! Главное, вовремя расправить крылья. Жик-жик! Жик- жик! А телом стать возможно тщедушней и невесомей. Сеанс самовнушения — и он как бы снова превращается в дятла. И это было очень кстати, потому что пила, под звуки которой лихо скакали его мысли, явно подходила к другому срезу ствола. Пильщики сделали передышку, чтобы обсудить, в какую сторону толкнуть дерево.
— А ну-ка стань подальше, а то зацепит!
Наступила неземная, первородная тишина, и в этой тишине, словно из недр земли, стал грозно подниматься звон. Когда же ель, лениво зависая, задумчиво склонилась вниз, профессор распустил свои легкие крылья и полетел на соседнюю ель…
РЕЧЬ В ЗАЩИТУ ЁЛКИ
— Порядок, — сказал Бобка. — Теперь можно закурить…
В тишине послышалось чирканье, сверкнул огонек, на миг осветив склонившиеся лица.
— Гадость какая! — закашлялся Бобка. — Будто за горло кто-то схватил…
Вася ходил вокруг елки, обрубая нижние ветки. Бобка следовал за ним, кашляя, плюясь и спотыкаясь.
— Вот увидела бы мама, что было бы!
— А ты брось, тебе вредно…
— Я понимаю, что вредно. Ну, а вдруг придется жить в атмосфере, отравленной вредными газами? Надо привыкать…
— Сдохнешь, пока привыкнешь…
Бобка, словно бы того и ждал только, затоптал сигарету и с воодушевлением сказал:
— Вот теперь можно и с родителями повидаться!
— Как это?
— По видеотелефончику!
— Э, чего выдумал!
— Да это проще пареной репы! Настроил экран — и пожалуйста: говори и любуйся, радость моя! А вон мамулька моя, смотри!
— Где? — удивился Вася.
— Да на экране, — рассмеялся Боб. — Вась, ты брось сигарету, а то мамка заметит и начнет воспитывать… Мамуль, это я, здравствуй!
— Потише ори! — прошипел Вася.
— Это я, Бобка, замарашка-растеряшка твой, кто же еще! — Бобка перешел на шепот, но тут же снова повысил голос: — Не узнаешь? Это я поправился. Как питаемся? Нормально! Ягоды всякой — малины, черники, голубики — лопатой гребем. Я поправился на семь килограммов… Нет, прости, на пять…
— Вот трепач! проворчал Вася.
— Тш-ш-ш, не мешай, — прошипел Бобка. — Алло, алло, мамуль! Наладь звук, пожалуйста, а то не слышно… Ну вот, сейчас хорошо. А что папа делает? В кратере сидит? Картошку печет? Ха-ха, не смеши меня! А мы тоже на костре печем — вкуснота! Ты хорошо меня видишь? А это Вася с нашего двора. Не узнаешь? Вася, тебе привет от мамы…
— Заткнись!
— Мамуль, он тебе тоже передает привет. Мы на Лисьем кордоне, от лагеря недалеко. Мамуль, не волнуйся, У нас все в порядке. Вася замечательный охотник, он сегодня медведе убил… Вася, поговори с ней, пожалуйста, а то она мне не верит…
— Ну и артист! — усмехнулся Вася. — По мамочке соскучился, сосунок.
Бобка замолчал и какое-то время грустно вздыхал.
— Увидала бы, как мы живем, страшно рассердилась бы…
— А батя?
— Папа не удивится. Он, кроме вулканов, ничем не интересуется. Камчатские вулканы никто не знает, как он…
— Да, а мой батя где-то шастает… — сказал Вася.
— Есть же люди, которым про собственных детей неинтересно! — с возмущением сказал Бобка. — Если у человека нету совести, так нечего и вспоминать о нем!
Вася не откликнулся. Он подправлял сосну, обрубая на ней ветки, торчащие в сторону дальше других.
— И зачем он тебе, твой папахен? — продолжал Бобка, все глубже проникая в состояние Васи. — Ты и сам не пропадешь! Кончишь школу, пойдешь в техникум, а когда в армию призовут, поступишь на флот, весь свет объездишь… Только не забудь киноаппарат взять…
— А он у меня есть, что ли? — отозвался Вася.
— Так мы тебе купим. Вот у дедушки деньги попрошу…
Вася разогнулся, обдумывая последние слова Бобки.
— А он у тебя не чокнутый? — спросил он недоверчиво.
— Дедушка? — Бобка не сразу ответил. — Наверно, есть малость, так это ведь у всех стариков. Мы с тобой состаримся, тоже чокнемся..
— Да нет, я не об этом, — сказал Вася. — Денежек ему не жалко?
— Ах, ты вон о чем, — рассмеялся Бобка. — Так он же добрый…
— Добрый, добрый, а ты насчет денег как ему скажешь?
— Так прямо и скажу — на киноаппарат…
— Это что же он, прямо и даст их тебе?
— Нет, так он не даст, — помедлил Бобка. — Мы вместе пойдем покупать..
— Так он же спросит, кому аппарат, что ты скажешь?
Бобка задумался.
— Да, лучше, пожалуй, не говорить, что это для тебя, — сказал он. — Ему не жалко, а только он бабушку забоится, а бабушка станет ругаться. Я скажу, что аппарат — мне, а потом отдам тебе…
— Н-да, — усмехнулся Вася, уже не веря в Бобкину затею.
— Вообще-то мы тратим с ним деньги на всякие вещи…
— К примеру?
— Купили как-то в антикварном магазине старый подсвечник за пятьдесят рублей, бабушке показали,
