здесь просто такой обычай, то ли дядю все знали и любили. Сейчас, сейчас… Может, между их фамилией и названием городка есть какая-то связь? Сецехи из Сецехова? Эта мысль пришла ей в голову еще по пути из Варшавы но показалась не слишком реальной. Хотя кто знает? Когда вернется, надо будет обо всем расспросить маму. В самом деле странно, что она ни разу не вспоминала ни о дядьях, ни о Сецехове.
И еще этот старичок… «Да он сейчас загубит машину!» – подумала она, слыша по урчанию мотора, что тот все еще едет на первой передаче. Но тревожилась она зря: вскоре «сиренка» с гробом отдалилась от нее на два десятка метров. Алиса прибавила шаг, но расстояние между ней и катафалком снова увеличилось. Она зашагала быстрее. Старичок сказал, что дядя оставил ей письмо. Интересно, что в нем? Как жаль, что дядя ее не дождался! А он и правда точно предсказал свою смерть. Хм… Перед глазами у нее встал дядин труп; хотя она старалась не смотреть, когда тот вывалился в грязь, у нее создалось впечатление, что труп обмотан бинтами. Только лицо оставалось на виду, но какое-то странное, словно раскрашенное. Сколько ему могло быть лет? Пожалуй, ненамного больше, чем ее отцу, которому сейчас было бы за сорок. А кем был тот второй брат… Витольд?… Нет, Виктор: кажется, так тетя сказала. И добавила, что он после войны поселился в Америке. Странно, что она и о нем ни разу не слышала. Сама она родилась в Америке, в Чикаго, но после смерти отца мама вернулась с нею в Польшу. О годах, проведенных за океаном, Алиса ничего не помнила, но отец наверняка виделся с братом. Так, может, и она тоже когда-то видела дядю Виктора?
О том, как жилось в Америке, она маму не расспрашивала, понимая, что эта тема связана с грустными воспоминаниями. А когда все же пробовала об этом заговорить, мама вместо ответа ударялась в слезы. С некоторых пор, не желая делать ей больно, Алиса перестала задавать подобные вопросы. Но как же все было на самом деле? Мама сказала ей, что папа работал на стройке, упал с лесов и разбился на месте. Этого Алисе хватило, подробностей она не допытывалась. А когда лет в шесть-семь заинтересовалась, почему в День поминовения усопших они не ходят на папину могилу, мама объяснила, что отец похоронен в Чикаго, потому что перевезти останки в Польшу у нее не было денег. Но сейчас, спустя много лет, эти воспоминания вряд ли остаются для мамы такими же горькими. Алиса решила расспросить ее обо всем, когда вернется.
Внезапно она обнаружила, что бежит со всех ног. Погрузившись e раздумья и уставившись на номерной знак своей машины, она бессознательно ускоряла шаг, пока не побежала, стиснув зубы, как когда-то на школьных соревнованиях. Алиса остановилась перевести дух; красный автомобильчик с белым гробом на крыше рванул еще быстрее и исчез за поворотом. Неужели старичок, помня, что его хозяин любил быструю езду, специально прибавлял газу, чтобы и эта последняя поездка прошла дяде в удовольствие?
Алиса оглянулась и безудержно расхохоталась. По дороге между заболоченными полями – дома кончились несколько минут назад – бежали, сопя и отдуваясь, участники похорон, вытянувшись в длинную линию. Бежал даже священник, придерживая рукой свою круглую шапочку. Видя запыхавшиеся, раскрасневшиеся, целеустремленные лица, Алиса смеялась все громче. Священник, не сбавляя темпа, смерил ее сердитым взглядом. Но, обернувшись и увидев, как его отнюдь не самые юные прихожане несутся, словно заправские спринтеры, тоже приостановился и закатился смехом. Вскоре уже хохотали все, еще громче, чем в саду.
– Ну, идемте дальше! – велел священник после небольшой передышки. – Идемте, дети мои!
Теперь двинулись медленно, прогулочным шагом. Зайдя за поворот, они увидели стоящую посреди шоссе «сиренку» с белым гробом на крыше. Оказывается, Станислав наконец понял, что оставил процессию далеко позади, и затормозил, да так резко, что мотор заглох и никак не заводился. Мужчины сняли гроб и принялись толкать машину, но это ничего не дало. В конце концов пришли к выводу, что Станислав залил двигатель, так что лучше несколько минут подождать. Пристыженный старичок сел на гроб и спрятал лицо в ладонях; его не удавалось утешить даже священнику, который гладил его по редким волосам и пластырю на голове.
Алиса присела на пенек рядом с небольшой часовенкой, крытой жестяной крышей. В часовне стояла статуя: Иисус скорбящий опирался локтем на череп. Алисе он напомнил Гамлета, размышляющего над черепом Йорикас.
Какая-то бабушка оживленно говорила сидящей рядом с ней девочке:
– Ни стыда, ни совести у некоторых! Видела, как Юзефова смеялась, когда гроб открылся?
– Видела, – подтвердила девочка.
– И Пекарская тоже смеялась, еще того громче! А у меня – так прямо мурашки по спине пробежали, когда увидела, как покойник, спаси Господи его душу, из гроба вываливается; какой уж тут смех! Ты заметила, как он молодо выглядел? Моложе, чем при жизни, я его в первый момент даже не узнала. Не то чтобы я очень уж присматривалась, но мне показалось,
– Простите, вы племянница усопшего? – услышала вдруг Алиса. – Вы приехали из Варшавы.
Алиса подняла взгляд. Перед нею стоял один из мужчин, толкавших машину.
– Да, – ответила она.
– Можно я присяду?
– Пожалуйста.
Мужчина сел рядом с ней. На вид он был немногим старше ее. Охоты с ним разговаривать у нее, собственно, не было, но она подумала: вдруг что-нибудь услышит о дяде? Она уже хотела спросить, знал ли тот его, когда мужчина сказал:
– Я бывал в Варшаве.
– Вам понравилось?
– Сам не знаю. У нас жизнь течет куда как спокойнее Такие похороны, как эти, – большое событие. У людей на целые месяцы, даже на годы будет о чем поговорить. О том как хоронили вашего отца, рассказывают до сих пор.
– Моего отца?! – воскликнула удивленная Алиса. – Так мой отец похоронен здесь, в Сецехове?
– А вы не знали?
– Нет. Я первый раз тут. То есть – первый раз, сколько себя помню, потому что вроде была тут еще ребенком. Я всегда думала, что отец похоронен в Америке.
– Может, оно и так. Может, тут устроили только символические похороны? Это объяснило бы всякие слухи. А то одни говорят, что гроб был пустой, другие – что тело было, только без головы. Чего только не выдумают! Насчет вашего дяди по крайней мере ничего подобного никто не заподозрит. – Он засмеялся было, но сразу посерьезнел. – Простите.
Какое-то время они сидели в молчании. Алисе стало жалко себя. «Неужели отец похоронен здесь, а я ни о чем не знаю? Выходит, мама меня обманула, когда говорила, что ой похоронен в Чикаго? Зачем все эти тайны?» Вдруг до нее снова донесся голос бабушки.
– …и знаешь, что было, когда начали копать могилу. Нашли череп, а в середину лба гвоздь забит. Сначала думали, что он очень старый, потому что голая кость была, ни след мяса, но кузнец гвоздь осмотрел и сказал, что он, мол, из кузницы. Ну вот и начали проверять, кто в том месте похоронен ведь даже креста на могиле не было. И знаешь что? Оказалось, много лет назад тут похоронили мельника, а потом, еще года не прошло с его смерти, вдова, на тридцать лет его моложе, вышла замуж за подмастерье. Живы были еще люди, которые помнили те похороны, вот все и всплыло наконец наружу. А было так: когда мельник спал, жена в комнату подмастерье впустила, тот взял гвоздь, ко лбу старику приставил, молотком стукнул – раз, и все. Гвоздь у покойника из головы не вынимали, только волосы ему так уложили, чтобы видно не было, а поутру мельничиха вой подняла, что старик ночью помер. Никто ничего не заподозрил, мельник был ведь уже не молодой, и потом тоже никого не удивило, что она за подмастерье выходит замуж, надо же было ей взять мужика, чтобы в мельнице разбирался и дело знал как повести. Так оба и жили, пока череп не нашли. Многие говорили, что надо оставить их в покое, не ворошить былое, потому как они люди порядочные, а старый мельник был пьяница, мошенник и негодяй. Но другие уперлись, что нет, нельзя оставлять преступление без наказания. Арестовали их – и под суд. И знаешь, что тут было? Люди им не простили, а Бог простил: в тот день, когда их должны были судить, судья споткнулся на ровном месте, ногу сломал, и суда не было. Назначили другого, судью и новый срок. И опять до суда не дошло, потому что другой судья – а он на них очень был зол, люди слышали, как он говорил, что от петли им не уйти, – накануне суда взял да и сам повесился. Вроде бы оттого, что ему жена изменяла. И как раз потому, что у самого рога были, он так и взъелся на мельничиху и на ее второго мужа. Потом ни один судья уже не хотел
