за это дело браться; наконец один нашелся, все твердил, что не признает суеверий. А в день суда как проснулся, так и с постели встать не смог – ноги отнялись. Суд отменили, а судье лекарей привозили из самого Кракова, но те ничем помочь не могли. Наконец жена его уговорила дело закрыть. И знаешь что? Только он жену послушался и в постели подписал бумагу, что дело закрыто за истечением срока давности, сразу его ноги слушаться стали. Бог не допустил, чтобы ближние судили их суровее, чем Он сам.
– А что с ними потом стало? – спросила девочка.
– Сразу после войны уехали с дочкой, вроде бы в столицу. С тех пор никто их тут не видел.
– Ничего себе история, правда? – Мужчина улыбнулся Алисе. – Я помню, услышал ее в первый раз, когда мне семь лет было, так полночи не спал. Вот такие у нас тут случаи бывают, почище, чем в Варшаве. Ой, я, похоже, снова глупость сморозил. А чем вы занимаетесь – учитесь? – спросил он, неожиданно меняя тему.
– Да. На английской филологии. А вы?
– На грузовике езжу.
– Водитель?
– Да.
– А вы не можете завести «сиренку»?
– Могу, конечно. Навязываться только не хотел.
– Боже мой, что ж вы сразу не сказали? – Алиса вскочила с места. – Пойдемте!
Спустя пару минут мотор работал как ни в чем не бывало. На крышу снова приторочили гроб, но на этот раз за руль сел собеседник Алисы, а Станислав присоединился к процессии» Священник затянул погребальное песнопение. Спустя несколько минут за очередным поворотом показалось окруженное стеной кладбище с небольшой церквушкой посредине.
Дошли до церквушки, гроб перенесли на катафалк, уложили вокруг венки и букеты. Министранты зажгли свечи на алтаре и у гроба. Началась месса.
Алиса с интересом осматривалась. Церквушка была раза в три меньше современного храма, стоявшего посреди городка. Тесная, бедная, явно старинная. Алиса решила спросить у священника, когда она построена. Маленькие узкие окна… арочные своды… Неужто готика? Образ в алтаре почернел так, что едва можно было разобрать сюжет: какие-то нечеткие силуэты семи утыканных стрелами мужчин, над их головами – золотые венцы. Мужчина на первом плане, гораздо выше остальных, держит в зубах нож. Вокруг головы нимб – несомненно, святой, но лицо и руки такие темные, что трудно отделаться от впечатления, будто здесь изображен негр. Алиса сощурилась, пытаясь разглядеть надписи на ближайшей к ней надгробной плите, вмурованной в стену, и вдруг сердце у нее забилось сильнее. Под латинской эпитафией она прочитала: ABADIVS MOYSES SIECIECH. И даты: 1626–1697. Невероятно! Сначала название городка, теперь эта плита! «Случайность в или наш род и в самом деле такой древний?» Она начала приглядываться к остальным плитам, но с такого расстояния ничего не могла разобрать. Решила, что осмотрит их после похорон.
Месса закончилась, гроб вынесли наружу. Опять составилась процессия и двинулась по кладбищенской аллее под сенью могучих раскидистых деревьев, росших тут с незапамятных времен. Могилы, мимо которых они шли, были бедные, скромные: земляные холмики, увенчанные деревянными или железными крестами. Ни мрамора, ни гранита, ни песчаника, ни хотя бы терразита. Такое непритязательное погребение, когда гроб закапывают прямо в землю, показалось Алисе более естественным, чем каменные усыпальницы, в которых гробы стоят друг над другом в кирпичных подземных клетках. Ей бывало не по себе на варшавских Повонзках,[2] когда она представляла себе все эти страшные камеры. Кошмар! Сколько же лет надо ждать, пока не рассыплется кирпич и стены уступят напору земли? Если самой решать… пусть ее тело сожгут, чтобы избежать процесса разложения, а потом бросят пепел в реку или в море; а если так нельзя, то лучше пусть ее похоронят в простой деревенской могиле, где тело быстрее всего обращается в прах… Хорошо, подумала она, что дядя как раз в такой и будет лежать!
Вскоре ей показалось, что они подходят к концу кладбища: среди деревьев замаячила стена. Странное дело, ведь под стеной хоронят только самоубийц! Неужто дядя покончил с собой и потому смог так точно определить день своей смерти? Но тогда бы не было ни отпевания, ни священник потом, самоубийц хоронят под кладбищенской стеной другой ее стороны, не на самом кладбище. Нельзя ведь хоронить их в освященной земле. Хотя нет: так было когда-то, а сейчас на кладбище можно хоронить кого угодно. Даже актеров. Тут Алиса поняла: то, что она поначалу приняла за ограду, на самом деле вовсе не ограда, а стена могучего каменного сооружения. Да это пирамида!
Вскоре она увидела ее целиком. Пирамиде было далеко до египетских колоссов: у основания в ней было всего семь-восемь метров, а в высоту – шесть. Впечатление, однако, оставалось внушительным: вся покрытая светлым, кремовым мрамором, отполированным, как зеркало, она буквально сияла на солнце. «Что бы это могло быть? – подумала Алиса. – Мавзолей погибших в войну?»
– Что это? – спросила она шепотом, наклоняясь к идущему рядом Станиславу.
– Ваша семейная усыпальница, барышня.
– Эта пирамида? – переспросила Алиса недоверчиво.
– Да.
Вскоре Алиса увидела, что посредине одной из стен у самого основания зияет широкое отверстие. Вынутые блоки ровным штабелем лежали рядом. Гроб опустили на землю, священник приступил к выполнению обряда. Когда он закончил, несколько мужчин подняли гроб и скрылись в отверстии«. Станислав кивнул Алисе, чтобы она тоже вошла внутрь. Алиса оказалась в небольшом прямоугольном помещении. Вдоль двух противоположных стен тянулись пустые ниши. В одну из них мужчины всунули гроб, а затем закрыли дыру приготовленной каменной плитой, закрепили ее деревянными клиньями и принялись замазывать края цементом. На плите виднелась надпись ТЕОДОР МОИСЕЙ CELIEX, ниже – даты рождения и смерти. Когда с этим было покончено, Станислав вынул из кармана свечу и зажег ее. Несмотря на царящий внутри полумрак – через входное отверстие света попадало немного, а свеча горела тускло, – Алиса заметила, что еще три ниши не закрыты плитами.
– Кто здесь похоронен? – спросила она.
– Ваш отец, барышня, ваш дедушка…
– Мой отец в самом деле здесь похоронен?
Вместо ответа Станислав поднял факел и осветил соседнюю плиту.
Алисе казалось, что она видит сон. Она стояла перед гробом отца, отделенная от него лишь тонкой плитой. Голова закружилась, она повернулась и, не проронив ни слова, вышла из пирамиды. Увидев провожающих, которые все еще стояли снаружи, она остановилась прямо у входа. За несколько минут, проведенных внутри, она совсем о них забыла. Все это было так странно, так неожиданно, так нереально! Внезапно к ней подошел какой-то мужчина и протянул руку. В первый момент она не поняла, чего он хочет, и только когда он заговорил, стало понятно: он выражает соболезнования. Ну да, ведь она тут единственная родственница усопшего. Участники похорон подходили, пожимали ей руку, вежливо улыбались. Алиса даже не пыталась понять, что они говорят. Станислав вышел из пирамиды и встал рядом, утирая слезы. «Бедненький, наверное, он так сжился с дядей; это ему надо соболезновать, а не мне, – подумала Алиса. – Что мне, собственно, до смерти дяди, которого я никогда не видела? Я бы и не приезжала, если б знала, что еду на похороны. Хотя сейчас, когда я уже здесь, не жалею. Я многое узнала, но самое главное – поняла, сколько я еще не знаю! Та же плита в церкви – неужели этот Абадия и правда мой предок? И сколько лет этой пирамиде? Выглядит как новенькая, но раз в ней похоронен дедушка, лет ей должно быть немало. Правда, я о нем ничего не знаю; он мог умереть совсем недавно – в конце концов, второй мой дедушка, мамин отец, умер всего четыре года назад. А папиного отца я в детстве хоть раз видела? Не знаю; не помню. Нужно будет выспросить у мамы!»
Ей хотелось узнать обо всем как можно больше и как можно скорее – для начала зайти в церквушку; но оказалось, что священник уже запер двери на ключ и вернулся в городок. Алиса принялась расспрашивать Станислава о семье отца, но старичок, извинившись, объяснил, что хозяин перед смертью запретил ему что-либо сообщать Алисе. Он должен только отдать письмо и сказать, что завтра в бюро местного нотариуса будет оглашено завещание. С момента похорон ему нельзя даже
