– Вот поди ж с этой Притыкой! За такое короткое время и такие деньги принесла! И то она только одну бумажку показывала, а Бог его знает – может, их у нее десять или и того больше! Странно только, как она легко их раздобыла. Не было ни гроша, а то сразу такое богатство! Тут что-то не так, тут что-то есть, – толковали люди.
– Что есть? Я знаю что, или украла, или... в городе на таких гладких, как она, найдутся охотники, – сказал Грыцько Супруненко.
– Гляди, если дядька Грыцько не окажется прав, – говорили мужчины.
– Это, значит, на легкие хлеба польстилась? – спросил один.
– В этом роде, – поддакивали женщины, – видно, недаром Христя нигде не показывается. Девчата звали ее на улицу – не идет. Все горюет о покойной хозяйке.
– Не помогла ли ей умереть? – с язвительной усмешкой вставил Грыцько.
Его слова вызвали новые толки и пересуды. По селу поползли слухи один страшнее другого. Одни говорили, что Христя продалась какому-то лавочнику; другие – что она обокрала хозяев и убежала; третьи, что она в сговоре с самим хозяином укокошила хозяйку и пришла только на время в село, а скоро снова вернется в город, но уже не служить, а хозяйничать в доме покойной. Где правда, где ложь – никто толком не знал. Знали только, что есть пятьдесят рублей, и строили догадки о том, откуда эти деньги взялись.
– Да, этого не скроешь! Оно когда-нибудь выплывет, – говорили люди, избегая встречаться с Приськой. Уж на что Одарка, и та, спросив у Приськи, где Христя взяла деньги, и не добившись толкового ответа, начала их сторониться. А Бог его знает, может, тут в самом деле нечисто – лучше держаться в стороне, а то и сам в беду попадешь.
Приська и Христя ничего не знали об этих толках. Христя только заметила, что девчата ее избегают, больше к ней не заходят, а встретив, скажут слово-другое и скорей бежать... А Приська? Она уже привыкла к одиночеству и ни о чем не догадывается. Одно только ее удивляет: почему Одарка никогда к ней не заходит в хату? То, бывало, она если не у нее сидит, так к себе зовет; а теперь и сама не идет, и Приське неловко набиваться.
Прошла еще неделя. Кто-то вернулся из города и привез новость. Загнибиду посадили с тюрьму за то, что он задушил жену. Ее откопали и нашли синяки на теле.
Эту новость Одарка рассказала Приське, увидя ее на огороде.
– Слышала? – спросила Приська дочку, передав ей рассказ Одарки.
Христя побелела как мел... «Так, так, оттого он и дал мне такие деньги... чтоб молчала», – подумала она. Но матери ничего не сказала.
Грустные, легли они спать. Христя не могла уснуть – мысль о хозяевах не оставляла ее. Приська лежала молча, может быть, спала.
Вдруг послышался издалека неясный шум, топот. Он приближался, становился все отчетливей. Вот уж и собака во дворе залаяла, слышен шум около хаты.
– Эй! Отворяйте!
Христя узнала голос Грыцька. Сердце у нее упало.
– Кто там?
– Вставайте! Зажгите свет! – кричит Грыцько.
– Не пускайте, мама! Не пускайте!.. – испуганно говорит Христя.
– Кто там? – снова спрашивает Приська.
– Открой – увидишь.
– Не открою, пока не скажете кто.
– Ат-ва-ряй! А то хуже будет, если сами отворим! – кричит чей-то незнакомый голос.
«Господи! Разбойники!» – подумала Приська.
– Да открывай, – говорит Грыцько. – Становой тут. Пришли твою дочку поздравить.
У Приськи отнялись руки и ноги. С трудом она зажгла плошку и отворила дверь.
В хату ввалились пятеро: становой, писарь, Грыцько, сотские Кирило и Панько.
– Где она? – спросил становой, обращаясь к Грыцько.
– Вот молодая, – указал Грыцько на Христю.
– Ты Христина Притыка?
Христя молчит – ни жива ни мертва стоит она перед становым.
– Она, она, – говорит Грыцько.
– Ты служила в городе?
– Служила, ваше благородие, – кланяясь становому в ноги, отвечает Приська.
– Не тебя спрашивают!
– Служила, – говорит Христя.
– У кого?
– У кого же я служила? У Загнибиды.
– Ты не видела или не рассказывал кто тебе, как его жена умерла?
– Я тут была, – робко начала Христя. – Хозяйка меня домой отпустила. Возвращаюсь в воскресенье вечером – в хате никого не слышно. Я в комнату, а там хозяйка лежит и уж говорить не может.
– Что же, она больна была?
– Видно, больны, не разговаривали.
– Хм... – произнес становой, оглянувшись. – Так она больна была, как ты уходила домой?
– Нет, здорова, а когда вернулась, застала больной.
– Она тебе ничего не говорила?
– Ничего. Она ж не могла говорить.
– А денег тебе не давали никаких?
– Нет, не давали.
– А у тебя деньги есть?
– У матери.
Приська открыла сундук, вынула деньги и подала их становому.
– Так... так... – глядя на ассигнацию, сказал становой. – Где ты ее взяла?
– Хозяин дал.
– О, да ты мастерица врать... А больше у тебя денег нет?
– Нет.
– Врешь, сволочь! – крикнул становой.
– Ей-Богу, нет!
Приська, дрожа как осиновый лист, глядела на дочь горящими глазами.
– Дочка, дочка! Что ты наделала? – крикнула она. – Признайся, если знаешь что-нибудь.
Христя точно окаменела.
– Что ж ты молчишь? Боже мой, Боже! – ломая руки, простонала Приська.
– Что ж мне говорить, мама?
– Как – что? Скажи, где деньги взяла, – крикнул становой.
– Хозяин дал.
– За что он тебе дал их?
– Я и сама не знаю. Сунул в руку, и все.
Грыцько захохотал.
– Такие деньги, – сказал он, смеясь.
– Теперь уже поздно, – шагая по хате, сказал становой. – Взять молодую в волость, а возле старой поставить сотских. Никого сюда не пускать! Слышишь? – обратился он к Грыцько.
– Слышу, ваше высокоблагородие.
Становой с писарем вышли из хаты.
– Ты тут оставайся, Кирило, – распорядился Грыцько, – а мы с Паньком отведем городскую красавицу туда, где ей давно следует быть... Только – слышал? – никого не пускать сюда... Я знаю, что вы были с покойным приятелями... Гляди! Пустишь кого – сам сядешь... Запрешь за нами дверь... и смотри мне – не спать! Другого на подмогу пришлю из волости.
– Ладно, – ответил Кирило.
