даже ради собственного, спокойствия и безопасности вряд ли решилась бы держать возле дома. Ринальд не встретил никаких препятствий, тенью скользнул ближе к особняку и воспользовался высоким деревом, ветви которого дотягивались почти до самых окон.
Можно было предположить, что Эвер (а «белесый сморчок», помянутый Рэймом, едва ли мог быть кем-то еще!) и Дэйна (Каина?) совершенно не предполагают оказаться обнаруженными и ничего не опасаются, особенно заручившись высочайшей поддержкой правителя Мессантии.
Достигнув уровня второго этажа, лэрд прижался к стволу и снова взглянул в окна, надеясь, что сам при этом останется незамеченным здешними обитателями. Ему повезло. Как раз в этот момент Каина, роковая страсть Рэйма, стремительно вошла в свой роскошно обставленный будуар. Судя по выражению ее лица, женщина была просто в ярости. Впрочем, швырнув об стену разлетевшуюся на множество осколков вазу кхитайского фарфора, она слегка успокоилась и уселась перед зеркалом, спрятав лицо в ладонях и тяжело дыша.
Ринальд продолжал, не отрываясь, смотреть на нее. В бешенстве Дэйна всегда становилась еще более неотразимой, уж он-то это знал, как никто! Румянец пожаром полыхал на высоких точеных скулах, агатовые глаза метали молнии… Интересно, что ее так взволновало сейчас? Это лэрду было неведомо.
Несмотря на сильнейшее смятение, Дэйна почувствовала его взгляд и повернула голову с беспокойством посмотрев в окно. Ринальд проклял собственную неосторожность — глаза женщины, стремительно расширяясь, взирали прямо на него.
Поняла она, кого именно видит, или сумела различить только смутный силуэт, лэрд выяснять не собирался.
Он разжал руки и, сгруппировавшись, спрыгнул вниз, немедленно обратившись в бегство и покинув пределы особняка прежде, чем множество слуг с факелами в руках высыпали из дома и принялись бестолково метаться в поисках вора или злоумышленника, замеченного хозяйкой.
Слава Богам, бегать Ринальд умел отменно, так что когда слуги достигли ограды, он был уже достаточно далеко и явно вне пределов их досягаемости.
Он увидел и узнал то, что собирался. По идее, теперь следовало вернуться во дворец (будь что будет!) и выдать Дэйну аквилонскому королю, как он и намерен был исходно поступить.
«Будь на моем месте Лю Шен, она бы так и сделала», — подумал Ринальд. Да уж, кхитаянка едва ли усомнилась бы в том, как ей следует действовать, обнаружив логово врага, кем бы этот настоящий или предполагаемый враг ни являлся!
Но лэрд не обладал достаточной для такого шага твердостью духа.
Одно дело безоглядно рисковать собственной жизнью и совсем иное — недрогнувшей рукой отправить на казнь человека, который был когда-то бесконечно дорог тебе, даже если этот человек предатель.
Ринальду, действительно, множество раз приходилось убивать — в открытом бою. Но ни разу в жизни он не становился доносчиком или палачом. Как когда-то, ребенком, у него не поворачивался язык жаловаться на жестокие проделки Айгана, так и теперь лэрд не мог переломить себя и вот так просто предать в руки Конана Дэйну и даже Эвера.
Не всегда, исполнив свой долг, можно сохранить в неприкосновенности честь!
Что же мне делать, в отчаянии думал Ринальд, направляясь в сторону дома Хромой Ив, своему ныне единственному надежному пристанищу, что мне делать?!..
Женщину он, однако, не застал, и только Шенар встретил лэрда, благосклонно виляя хвостом, и ходил за ним попятам.
— Ну, псина, — Ринальд присел на корточки, заглядывая в умные карие собачьи глаза, — может, ты мне что-то подскажешь?
Пес вздохнул и лизнул его в лицо. Увы, большего от него ожидать было трудно.
Глава XIV
Ив оставила давнего боевого товарища, ставшего ныне великим королем, спустя более полусуток с момента их встречи, и всё это время пролетело незаметно для обоих в непрерывных воспоминаниях. Впрочем, несмотря на радостное волнение, женщина не забывала и о том, зачем, на самом деле, явилась во дворец. Она пристально приглядывалась ко всем приближенным Конана и слогам Треворуса, светившимся возле стола. Нет, никто из этих людей не заставлял Ив ощущать присутствие опасности, но… нечто тревожное наполняло в мессантийском дворце самый воздух. «Нехорошее, недоброе место», как сказали бы в народе. Ив испытывала всё усиливающееся желание поскорее покинуть его.
— Конан, — спросила она вдруг, — ты не замечал, есть ли здесь кошки?
— Кошки? — киммериец усмехнулся. — Зачем бы они мне сдались? Вот мне другой заботы нет, как следить за какими-то…
— А ты, — обратилась Ив к Лю Шен, и это были первые слова, по которым можно было судить, что она вообще заметила девушку, — ты, бедное создание с изуродованными ногами и такою же душой, не примечала ли кошек?
— Нет, — покачала головою кхитаянка, сделав вид, будто не заметила странного обращения. — Не видела.
— Плохо, — проворчала Ив, — ой, как плохо. Сдается мне, эти твари бегут отсюда как ошпаренные. Они умеют чуять беду.
— Ты чего там бурчишь себе под нос? — спросил Конан. — Чем недовольна?
— Да не тобой, не волнуйся! Ты-то молодец хоть куда! Помню, как, было дело, на спор перетряс едва ли не половину мессантийских девок, а я тебе в этом посодействовала, — Ив ехидно хихикнула. — Очень уж меня зацепило, как ты хвалился своей мужской силой!
— Да ладно, — попытался остановить ее Конан. — Не было ничего такого.
— Как так «не было»? Память у тебя короткая! Я тогда тебе подсыпала в вино такой порошочек заговоренный, от которого у тебя это самое сокровище три дня… — она захлебнулась от смеха, вытирая глаза, — три дня без перерыва колом стояло и ты уже не знал, куда деваться от такой напасти! Потом-то до-олго, надо думать, на женский наш змеиный род и смотреть было тошно… Не обижайся, герой! Мне самой жаль сделалось, что я так над тобой подшутила, да было поздно.
— Так это твоя работа была, мерзавка?! — изумился киммериец. — А я до сих пор не знал, что именно ты мне такую подлость подстроила!
— Вот теперь знаешь! Ну, не держи зла. Оба мы тогда были дураки-дураками, ветер в голове, даром что почитали нас за великих бойцов… Мышь! — вдруг закричала Ив, указывая пальцем куда-то в угол. — Вон, вон подбежала!
Лю Шен завизжала так, что у всех присутствующих заложило уши, и, забыв о всяком достоинстве и порядке, взлетела на скамью, с ужасом глядя в том направлении, куда показывала Ив.
— А если б там было две мыши, — опросила женщина, — ты что, на потолок бы влезла? Ой, не могу! Ну, хоть что-то в тебе, узкоглазая, человеческого есть, коли еще способна чего-то бояться! Только самая-то мерзость не в норе под полом гнездится, а в человеческой душе — ее больше бояться следует…
— Нe понимаю, о чем твои речи, госпожа, — пробормотала кхитаянка, пунцовая от стыда за свою слабость.
— Что ты пристала к девчонке, — вступился Конан, — ревнуешь, что ли, старая перечница? Это зря! У меня жена есть, а Лю Шен мне как дочь.
— Хорошая дочь, почтительная, это славно, — кивнула Ив. — Которая ради родителя хоть кого своей рукой четвертует и куски скормит псам. Так ведь, девонька? — и прежде, чем Лю Шен успела хоть что-то ответить, добавила: — Я тебе, пугливой такой, подарочек сделаю, котика серого принесу, чтоб мышей гонял, хочешь? Только уж ты, будь любезна, не убивай его, если, не ровен час, зашипит на твоего господина, а то ты больно быстрая на расправу, р-раз — и дух вон… из котика. Потом сама плакать будешь, да сделанного не вернешь.
Лю Шен поднесла руку к горлу, чувствуя, как ее гортань сжимается до размеров соломинки и не дает
