заживо Яшу Зверомузыку, беседует с тем самым медвежонком, которого он, Сучье Вымя, выпустил из клетки, ему было неимоверно трудно. И что он, Сучье Вымя, сейчас сидит у костра, греет, сняв сапоги и носки, пятки, именно потому, что выпустил звереныша. Сучье Вымя все сильнее думал о том, что это Господь Бог спас его с обреченной базы — наверное, дал ему еще один, уже последний шанс. Благодарный Сучье Вымя так хотел стать хорошим и достойным свершившегося чуда, что даже стал вспоминать, как же его звали в детстве, до нынешней клички.
Но он не успел вспомнить и уснул. Назавтра, полузгав кедровые орешки, он опять отправился в путь, спускаясь с гор в населенные людьми места. Все время, спускаясь, думал о том, как бы ему исправиться и сделаться полезным членом общества. К вечеру этого второго дня своих скитаний Сучье Вымя услышал в лесу человеческие голоса и пошел именно на них.
Глава 22. Как выживает людоед
— Зима долгая… Гришка, нам ведь этих двух на чердаке не хватит.
Сказано было тихим вечером, когда в печке стреляют поленья, а ветер почти не несет с собой снега, умиротворенно вздыхает за окном. Гриша с Володей как раз поужинали при свете свечки правым бедром Аркадия Михайловича. Володя оказался, кроме прочего, неплохим кулинаром, разве что винный соус не так уж хорош… Но использовался для винного соуса спирт, так что не будем строги к Володьке, не будем его пока есть, благодушно думал сытый Гриша.
— Охотиться будем. Или ты это про то, что пора в город? — усмехнулся Гриша, блаженно растянувшийся на нарах.
— В город рано… А охотиться мы не умеем. Ты когда-нибудь охотился на лося? На марала? На медведя? Ну то-то… И я не охотился.
— У тебя и предложения есть?
— Скоро промысел начнется… Охотник в избушке живет один, или с собакой. Продуктов в избушке до весны, а часто он еще и подстрелит кого-то…
Разговор смешит Григория. Интересно беседовать в жарко натопленной избушке, лежа на нарах. От силы метр — ширина прохода между нарами, и на них валяется Володька. Первые метели — не страшно! Если не выходить из домика, то можно и всю зиму просидеть, дров хватит и в самых ближайших окрестностях избушки. Правда, еды не хватит до весны, и потому прав, прав Володька! Надо искать выходы, недооценил я его…
— Ну, и что предлагаешь?
Стрельнуло полено в печи, ветер дунул и затих на чердаке. И тихо так произносит Володька: если попроситься на ночлег… Он разве выгонит? Охотник?
— Та-ак… Ну, допустим, попросился я на ночлег. Дальше что?
— Ну что… Только это не ты, Гриша, попросился, а я попросился. У тебя же вид такой… боевой. Тебе же не поверит никто, если жалостную историю расскажешь — что мол, тебя золотишники побили и выгнали на верную смерть, или что ты бродяга. Не бывают такие бродяги. А я вот попросился, меня пустили, я рассказал, мне поверили. Легли спать, я его и топором спящего возьму. Вот и еда еще на пол-зимы…
Грише смешно это слушать: недооценил, недооценил! Но отвечает он очень серьезно:
— Уверен, что возьмешь топором?
— Конечно, уверен.
— А если собака?
— Собак они в избушку не пускают… А если и пустит, я ее тоже топором.
— До сих пор я тебя всерьез слушал, а вот тут ты, Володя, неправду говоришь. Не убьешь ты собаку, зверовую лайку, топором.
Помолчали. Еще стрельнуло полено в печке, да в тайге завыл кто-то неизвестный, непонятный. Далеко выл, на пределе слышимости.
— Не убью топором, убью из ружья. Главное, чтобы у нас было это все — продукты, охотник, собака…
— Нет, Володя, собака — это главный риск. Подумай, сможешь ли, и тебе ли на дело идти.
— Так ведь и ты будешь неподалеку…
Ну вот и все, и замкнулся круг. Вовка проявляет инициативу, набирает очки, но все под его чутким руководством. Гриша, в случае чего, спасет и выручит. Так что с одной стороны — и правда недооценил. Это же надо, как придумал! А с другой стороны — ничего интересного. Самостоятельности никакой.
— Тогда так… — подводит Гриша итоги, — тогда нельзя тебе перед этим делом сутки есть. Не человека есть, а вообще что бы то ни было есть. Чтобы ты и правда был голодный, лесовиков ведь не обманешь. А я к избушке подойду к ночи, затаюсь поблизости. Вдруг тебя, сиротинушку, еще и выручать придется…
Самым трудным оказалось совсем не то, что ожидали: не убийство. Труднее всего оказалось дойти до избушки по таежным тропкам без лыж. Тропки, совсем не укатанные, не плотные, оказались покрыты глубоким снежным покрывалом; нога свободно уходила в этот снег. Гриша кое-как сделал лыжи, на которых можно было ступать по снегу; в изготовлении лыж опять очень помог ему Володька, но идти на этих самоделках удавалось кое-как, словно на ходулях. Ватники грели в сильный мороз все же плохо, обувь вообще нужна другая… Одним словом, невеликий выбор между избушками охотников могли сделать Гриша и Володя, и хорошо еще, вовремя спохватились; снег все падал и падал, с каждой неделей было бы сложнее и сложнее добраться куда бы то ни было.
Потом Гриша вспоминал этот поход даже с большим страхом, чем бегство из Красноярска или убийство Субботина. К ночи сильней трещал мороз, Володька ушел к избушке, Гриша остался в лесу. Естественно, он не остался в условленном месте; не успел Володя скрыться, как переместился чуть ли не к самой избе. Ну, не к самой избе, конечно, но так, чтобы всю ее было видно, даже в столбах крутящегося снега. На счастье, собак у охотника не оказалось. Теперь никто бы не смог уйти из избушки, не замеченный Гришей, но тут возникли другие проблемы. Хорошо, если все кончится быстро… А если Володька продаст, или попросту струсит? Здесь, в виду избушки, разводить огонь — глупее не придумаешь. Уйти, развести костер на расстоянии? Тогда не будет видна избушка, ситуация уйдет из-под контроля. Ждать до утра здесь же, под кедром? Снег падал, мороз заползал под коленки, прочно угнездился на ступнях; Грише даже показалось, что под снегом ногам становится теплее, а снег покрывал их очень быстро.
Гриша решил, что ждет до двух часов ночи и пытается ворваться в избушку. Если Володя продал, его, скорее всего, ждут, и тут, как всегда, кто кого. Гриша верил, что сможет взять обоих, но риск все-таки немалый; и отступать никак нельзя — Володька знал ведь, где находится избушка.
К счастью для него, Дягилев не собирался продавать; где-то около двенадцати ночи вышел, махнул Грише рукой. Сделал дело, или Дягилев врет, а где-то за дверью ждет охотник, приложившись к прикладу ружья? Ждет, пока Гриша, проявит себя, покажется на нужном расстоянии…
Гриша подождал, не двигаясь, наблюдал; Володька махнул еще раз, сипло прокричал что-то. Держа под прицелом Дягилева, Гриша двинулся к избушке. Тот ждал, не уходил в тепло избы, и Гриша на всякий случай скрутил Вовку, первым втолкнул его в избу.
И зря сомневался в верном Вовке, напрасно перепсиховал: охотник не встал с топчана: проломлен череп, раскроен надвое лоб; для этого дела Володька взял даже не топор, а очень тяжелый колун.
— Эх ты, не мог его сразу столкнуть! Смотри, кровь потекла на постель, сам теперь будешь отстирывать.
Володька открывал и закрывал рот, никак не мог придти в себя.
— Как его звали-то?
— Назвался Иваном.
— Что голос такой глухой?! Приди в себя, парень, да побыстрее!
Но Гриша был очень доволен. Для кого-то добро, сложенное в избушке, показалось бы нищенским прибором, не имеющим вовсе никакого значения. Но не для двух бродяг, куда более нищих, чем охотник.
