- Да, сэр.
- В таком случае жаловаться просто нелепо. В чем там у вас дело?
- Я полагаю, сэр, что человек, с которым меня водят на прогулки, -опасный маньяк.
- Жалобы одного заключенного на другого рассматриваются, только если их подтвердит надзиратель или два других заключенных, - вмешался главный надзиратель.
- Совершенно справедливо, - кивнул сэр Уилфред. - Ваша жалоба -верх нелепости. И вообще, преступление есть форма безумия, Я лично подбирал вам спутника для прогулок и выбрал самого лучшего. Больше я об этом и слышать не желаю.
В тот день Полю предстояло провести в тюремном дворе еще более беспокойные полчаса.
- Мне явилось новое видение, - сообщил кровожадный мистик. - Не знаю пока, что оно предвещает, но истина мне еще откроется.
- Красивое было видение? - осведомился Поль.
- Нет слов, чтобы передать его великолепие! Все вокруг стало алым и влажным, как кровь. Тюрьма, казалось, сверкала рубиновым блеском, а надзиратели и заключенные ползали туда-сюда, как малюсенькие божьи коровки. Но тут я увидел, что рубиновые стены становятся мягкими и сочатся, как огромная губка, пропитанная вином. Капли стекали вниз и таяли в бескрайнем алом озере... Тут я проснулся. Не знаю пока, что это значит, но чувствую, что Господень меч висит над этим узилищем. Кстати, вам не приходило в голову, что наша тюрьма встроена в пасть Зверя? Порой мне видится бесконечный багровый туннель, подобный звериной глотке, по которому бегут человечки - иногда по одному, а бывает, что и целыми толпами. Дыхание же Зверя подобно пышущей печи. Думали вы над этим?
- Боюсь, что нет, - ответил Поль. - Какую книжку вам выдали в библиотеке?
- 'Тайну леди Альмины', - вздохнул лев гнева Господня. - Розовые слюни, к тому же несовременно. Но нет, я читаю Библию. Там убивают на каждой странице.
- Господи, да вы только и думаете, что об убийствах!
- Еще бы, ведь это мое предназначение, - скромно ответил рыжий.
Ежедневно (кроме воскресений), в десять часов утра сэр Уилфред Лукас-Докери чувствовал себя Соломоном. В это время он вершил суд над нарушителями дисциплины, заключенными, которые попали в поле его зрения. Его предшественник, полковник Мак-Аккер, выносил приговоры в неуклонном соответствии с духом и буквой Правил внутреннего распорядка для тюрем правительства ее величества, исполняя механическое правосудие подобно игральному автомату: в одну щель опускался проступок, из другой - выскакивало наказание. Не так поступал сэр Уилфред Лукас-Докери. Он и сам чувствовал, что никогда не работал его ум острее и изобретательнее, никогда не были его обширные познания полезнее, чем на этом скромном судилище, где вершилась высшая справедливость. 'Неизвестно, чего от него ждать!' -жаловались в один голос надзиратели и арестанты.
- Истинная справедливость, - говаривал сэр Уилфред, - это умение подойти к любому вопросу как к головоломке.
Пробыв на своем посту несколько месяцев, он не без тщеславия отмечал, что к нему обращаются все реже и реже.
Однажды утром, вскоре после того как сэр Уилфред взялся за перевоспитание Поля, перед начальником тюрьмы предстал рыжий детина.
- Господи боже мой! - воскликнул сэр Уилфред. - Да ведь этот человек на особом режиме! Что он тут делает?
- Вчера вечером я заступил на ночное дежурство, с двадцати ноль-ноль до четырех ноль-ноль, - забубнил надзиратель. - Мое внимание привлек шум, исходивший из камеры этого заключенного. Заглянув в глазок, я увидел, что заключенный в состоянии крайнего возбуждения мечется по камере. В одной руке у него была Библия в другой - ножка от табурета. Заключенный таращил глаза, тяжело дышал и время от времени бормотал стихи из Библии. Я сделал ему внушение, но в ответ он обозвал меня предосудительными словами.
- Какими именно? - заинтересовался главный надзиратель.
- Он обозвал меня моавитянином, мерзостью моавитянской, умывальной чашей, нечистой тварью, необрезанным моавитянином, идолопоклонником и блудницей вавилонской, сэр.
- Так-с, что вы на это скажете? - обратился сэр Уилфред к главному надзирателю.
- Очевидно, неподчинение требованиям охраны, - ответил главный надзиратель. - Следует применить диету номер один. На известное время.
Однако, совещаясь с главным надзирателем, сэр Уилфред на самом деле нисколько не интересовался его мнением. Он любил мысленно подчеркнуть (и дать понять арестанту) всю разницу между официальной точкой зрения и его собственной.
- Что, по-вашему, самое важное в этой истории? - спросил он.
Главный надзиратель задумался.
В общем и целом, блудница вавилонская, сэр...
Сэр Уилфред улыбнулся, как фокусник, вытащивший из колоды нужную карту.
- А я, - сказал он, - думаю иначе. Вас это, быть может, удивит, но, на мой взгляд, самое важное - ножка табурета, которой размахивал заключенный!
- Порча тюремного имущества, - кивнул главный надзиратель. - Тяжкий проступок.
- Чем вы занимались на свободе? - повернулся Лукас-Докери к арестанту.
- Плотничал, сэр.
- Так я и знал! - возликовал сэр Уилфред. - Вот вам еще один случай подавленной потребности в творчестве! Послушайте, дружок, с вашей стороны очень скверно оскорблять надзирателя, который, разумеется, никакая не вавилонская блудница. Надзиратель символизирует собой справедливое негодование общества и, как и все мы, он - добрый христианин. Но я понимаю, отчего вам тяжело. Вы творили, а теперь, в тюрьме, почувствовали, что вас лишают средств самовыражения. Ваша творческая энергия находит выход в бессмысленных вспышках. Я распоряжусь, чтобы вас снабдили верстаком и плотницким инструментом. Прежде всего - почините мебель, которую вы так бесцельно сломали, а потом мы подберем вам работу в русле вашей прежней профессии. Идите... Ищите первопричину! - добавил сэр Уилфред, когда рыжего увели. - Ваши Правила внутреннего распорядка подчас только смазывают симптомы, вместо того чтобы вскрыть самую подоплеку проступка.
Два дня спустя тюрьма пришла в состояние крайнего оживления. Что-то произошло. Поль проснулся в обычное время, по звонку, но дверь отперли только через полчаса. Крик надзирателя 'Парашу за дверь!' звучал все ближе и ближе, прерываемый то и дело суровым 'Говори, да не заговаривайся!', 'Не твое дело!' и зловещим 'Дождешься!'. Арестанты почуяли неладное. 'Может, разразилась эпидемия, скажем, сыпняк, - размышлял Поль, - или какое-то несчастье на воле: война или революция...' Арестанты поневоле молчали, а от этого все воспринималось особенно остро. В глазах надзирателя Поль уловил отблески кровавой резни.
- Что-то случилось? - спросил он.
- Еще как случилось! - рявкнул надзиратель. - А кто меня еще раз об этом спросит, тому я ребра пересчитаю.
Поль принялся убирать камеру. Его разбирало любопытство и выводило из себя нарушение обычного распорядка. Мимо протопали два надзирателя.
- Я тебе так скажу: начальника давно пора было проучить. Но жаль мне беднягу.
Любой мог быть на его месте, - последовал ответ.
Принесли завтрак. Когда из-за двери показалась рука с миской, Поль прошептал:
- Что случилось?
- Ты что, не знаешь? Убийство. Страсть какое кровавое.
- Пошевелись! - заревел дежурный надзиратель.
Итак, с начальником тюрьмы покончено. Он, конечно, старый зануда, но все-таки все это крайне неприятно. Убийство проходит незамеченным в бойком мире шоферов, боксеров и велосипедистов, а в этой гробовой тишине оно вызывает настоящий столбняк.
От завтрака до молитвы прошла целая вечность. Наконец зазвонил колокол. Двери снова отперли. Арестанты молча зашагали в часовню. На этот раз рядом с Полем очутился Филбрик. Надзиратели уселись