— Насчет Искры? Если она не сможет принять тебя такой, какая ты есть, значит, она не та, какой ты ее надеялась увидеть.
Несколько сот шагов Робин об этом думала.
— Она взрослая, — сказала Сирокко. — И сама вправе принимать решения.
— Я знаю. Но...
— Она воплощает в себе неумолимую ковенскую мораль.
— Но... могу я помочь ей с этим покончить?
— Нет. Я даже не уверена, способна ли ты вообще ей помочь. Впрочем, — может, мне и не следует об этом говорить — но думаю, только время решит твои проблемы. Время и одна титанида.
Робин хотела об этом расспросить, но Сирокко больше ничего не сказала.
— Так, по-твоему, я должна позволить Конелу вернуться?
— Ты его любишь?
— Иногда кажется, что да.
— Я не очень многое знаю с уверенностью, но одно я знаю точно. Только любовь действительно кое- чего стоит.
— Я с ним счастлива, — призналась Робин.
— Вот и хорошо.
— Мы... нам хорошо в постели.
— Тогда просто глупо проводить время где-то еще. Это очень годилось для твоей прапрапрабабки. Да, ты происходишь от длинной череды лесбиянок, но в крови у тебя есть что-то от извращенки. Еще сотня шагов, потом еще одна.
— Ладно. Я подумаю, — сказала Робин. — Ты объяснила мне, что такое грех. А что такое зло?
— Знаешь, Робин... зло я узнаю, когда его вижу.
Для дальнейшей беседы времени просто не осталось. Робин вдруг с удивлением поняла, что они оказались на самом дне лестницы Диониса.
Здесь было совсем иначе, чем у других региональных мозгов. Робин уже довелось повидаться с тремя из них: Крием, по-прежнему преданным Гее; Тефидой, ее врагом; и Тейей, одной из сильнейших союзниц Геи. Двенадцать региональных мозгов решили, кто на чьей стороне, еще давным-давно, во время Океанического Бунта, когда сама земля сделалась неверна Гее.
Несчастьем для Диониса было оказаться между Метидой и Япетом, двумя сильнейшими и активнейшими сподвижниками Океана. Когда разразилась война, зажатый в клещи Дионис был смертельно ранен. Умирал он долго, но теперь уже лет пятьсот был мертв.
На дне лестницы царил мрак. Шаги звучали гулко. Во рву, что окружал массивную коническую башню, прежде бывшую Дионисом, было сухо. В то время как Тефида сияла красным внутренним светом, представляясь бдительной и разумной даже в полной неподвижности, Дионис явно был трупом. Некоторые части башни уже обрушились. Сквозь зияющие дыры Робин даже сумела разглядеть решетчатую внутреннюю структуру. Когда на нее попал луч фонарика Сирокко, структура отбросила мириады зайчиков.
Потом фонарик повернулся в другом направлении — и отражений там оказалось всего два. Два одинаковых отсвета располагались в двух метрах друг от друга, находясь внутри большого сводчатого входа в туннель. Впечатление было такое, будто в туннеле стоит поезд.
— Давай, Наца, выползай, — прошептала Сирокко. Сердце Робин едва не выскочило из груди. Память вернула ее на двадцать лет назад, и даже раньше...
... к тому дню, когда ей, совсем юной девушке, подарили крошечную змейку, южноамериканскую анаконду, Eunectes murinus. Змейка должна была стать ее демоном. Демоном Робин — никаких там кошечек или ворон; нет, у нее будет змеюга. Робин назвала анаконду Нацей — что на одном из земных языков означало «свинка», — увидев, как та разом сожрала шесть перепуганных мышей.
... ко дню прибытия в Гею, когда Наца сидела в сумке у Робин, испытывая страх и замешательство после знакомства с таможенным досмотром, а также с низкой гравитацией. В тот день Наца трижды укусила Робин.
... к тому дню, когда Робин потеряла Нацу где-то в подземелье между Тефидой и Тейей. Они с Крисом тогда долго ее искали, раскладывали приманку, без конца окликали — но все без толку. Крис пытался убедить Робин, что змея непременно найдет себе пищу во мраке, что она не пропадет. Робин все пыталась в это поверить, но так и не смогла.
Предполагалось, что Робин до конца своих дней не должна расставаться со змеей. Она рассчитывала состариться вместе с рептилией. Робин знала, что анаконды вырастают до десяти метров в длину и со временем вдвое перевешивают обычного питона. Воистину замечательная змея, эта анаконда...
Наца издала такое шипение, что по спине у Робин побежали мурашки. Должно быть, такие звуки, хотя и не столь глубокие и громкие, раздавались в болотах мелового периода. Да, замечательная змея... но ведь такими огромными они не вырастают.
— Тсс... Сирокко... давай-ка мы...
Наца двинулась с места. Наверняка с самого сотворения мира не рождалось подобного пресмыкающегося. Увидев, как ползет Наца, тираннозавр с воем удрал бы в кусты, росомаха бы обделалась, а львов и тигров хватил бы сердечный удар.
И сердце Робин чуть не остановилось.
Голова анаконды вышла из туннеля и замерла. Один ее скользящий взад и вперед язык вдвое превышал в обхвате взрослую анаконду. Голова Нацы была совершенно белая. Размером она оказалась как раз с тот локомотив, что вначале примерещился Робин во тьме. Золотистые глаза поблескивали из узких черных щелок.
— Поговори с ней, Робин, — прошептала Сирокко.
— Да ты что? — настойчиво зашипела Робин. — По-моему, ты просто не понимаешь. Пойми, анаконда — не щенок и не котенок.
— Я понимаю.
— Нет, не понимаешь! О них можно заботиться, но ими нельзя владеть. Они переносят тебя только потому, что ты слишком большая, чтобы тебя сожрать. Если она голодна...
— Она не голодна. Клянусь, Робин, мне кое-что про нее известно. Игра здесь идет по-крупному. Ты ведь не думаешь, что она на одних цыплятах и кроликах такой вымахала, правда?
— Я вообще не могу поверить, что она такой вымахала! За двадцать лет? Это немыслимо.
Снова послышался звук скольжения, и еще двадцать метров Нацы появилось из темного туннеля. Затем змея помедлила и опять попробовала языком воздух.
— Она меня не вспомнит. Она же не ручная, черт побери. Мне приходилось очень осторожно с ней обращаться — но даже тогда она меня кусала.
— Честное слово, Робин, она не голодна. Но даже будь она голодна, такая мелочь, как мы, ее не интересует.
— Не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Просто не отступай и поговори с ней. Скажи ей то же, что обычно говорила двадцать лет назад. Позволь ей к тебе привыкнуть... и не убегай.
Так Робин и поступила. Они стояли в трех-четырех сотнях метров от змеи. Каждые несколько минут та немного подползала, и из туннеля появлялись еще пятьдесят ее метров. Казалось, метры эти у Нацы никогда не кончатся.
Настал момент, когда громадная голова оказалась от них в каких-то двух метрах. Робин знала, что будет дальше, и собралась с духом.
Огромный язык вылез из пасти. Он слегка коснулся предплечий Робин, немного поиграл с тканью ее одежд, скользнул по волосам.
И — ничего.
Касания языка были влажные и холодные — но вовсе не противные. И тут Робин каким-то образом поняла, что змея ее помнит. Язык, казалось, передавал от Нацы к Робин некий знак узнавания. «Я тебя знаю».
Наца двинулась снова, громадная голова чуть приподнялась над полом, и Робин оказалась в полукруге
