И это воспоминание было воспоминанием ненависти. Зерном возмущения, скрытым в глубине сердца, но готовым взойти и разрастись, хотя Павел был еще совсем мал и едва начинал раскрывать глаза на окружающий его странный, непонятный мир.
— Смотри хорошенько, чтоб морковку не вырвать!
Павел присел на корточки в борозде возле грядки, высунул язык и сопел, весь проникнутый важностью своей работы. Но он просто не мог понять, как это мать так безошибочно узнает, где морковка, а где не морковка.
Грядка вся была зеленая. Маленькие, как смешной лесок, величиной не больше Павлова пальца, росли овощи. Густо, кружевной мглой листочков всходили над рыхлой землей.
— Мама, это морковь?
— Морковь, морковь, сынок. Посмотри хорошенько, видишь, у нее листки, будто маленькие перышки, мелконькие, пышные.
Он всматривался. Но были и другие листочки, тоже точь-в-точь как перышки. И все здесь было мелконькое.
Вот это, это уж наверняка не морковь. Круглое, приземистое. Он осторожно ухватился вспотевшими пальчиками и потянул.
Растение легко выдернулось из земли. Но в ручке оказались два стебелька. Тот, круглый, и другой — перистый, пышный. Как же это вышло? Ведь он хотел выдернуть только тот, приземистый, как это делала мать.
Он всмотрелся пристальнее. Да, это была морковка. Крохотный, словно мышиный хвостик, корешок суживался книзу, его белизна уж начинала желтеть. Морковка.
Он покосился на мать. Нет, не видит. Он бросил вырванный сорняк в кучу, а морковку швырнул подальше на грядку, в чащу зеленеющих всходов.
И полол дальше. Коленки болели оттого, что он все время сидел на корточках. Невыносимо припекало солнце. Как раз тут не было ни деревца. Он тоскливо поглядел вглубь огорода, где старая Антониха полола под развесистой яблонькой. Даже отсюда было видно, как тень ложится на всю грядку, прозрачная, подвижная, манящая.
Но мать все полола и полола как раз здесь. Павел почувствовал, как мелкие капельки пота стекают со лба прямо на нос. Подождал минутку. Кап — и капелька сорвалась с носа на грядку.
— Не сиди, Павел, не сиди, надо полоть! Смотри, как Макосевы ребята полют! Только руки мелькают!
Павел вздохнул. Макосевы мальчики хорошо пололи, это верно, но ведь они были больше его. Он вздохнул из глубины трехлетнего сердца. Вдобавок там, где пололи Макосевы мальчики, морковь была покрупнее и ее легче было отличить от сорняков.
— Мама, а это?
— Лебеда! Не приставай! Этакий большой парень, а морковки от лебеды не отличит!
— А лебеду дергать?
— Дергать! Это же сорняк!
Павел удивился. Мать не раз варила лебеду. Вкусная. А тут вдруг велит выдергивать и бросать.
Но тотчас сообразил, что, видно, в усадьбе все иначе. Лебеду, наверно, сажают на отдельной грядке, на одной они с морковкой ужиться не могут.
Трудно было бросать сорняки в кучу. Приходилось перекладывать их в другую руку, крепко сжимая. Рука вспотела, пальцы больно жгло.
— Мама, а мы долго еще будем полоть?
— Пока не выполем, — сурово сказала мать. Она быстро, ловко очищала грядку от сорняков. Взглянула, много ли сделано. Сразу заметно, что на грядке немного поредело, морковные листки могли раскинуться пошире. Сердце радовалось, как хорошо она выполола.
Но тут она увидела на грядке раскиданную тут и там, выдернутую морковь. Маленькие морковочки весело торчали корешками вверх из зеленой поросли.
— Павел, горе ты мое, морковь дергаешь? Да еще сюда побросал ее? Подожди, подожди, вот придет приказчик, он тебе задаст!
Личико Павла искривилось, на глаза навернулись слезы. Он, как и все дети, боялся приказчика. И от этой жары у него троилось в глазах. Теперь он уже вовсе не разбирал, где лебеда, где морковь, где еще какая трава.
— Не надо реветь, — спокойно наставляла его Магда. — Ко всякой работе нужно привыкнуть. А ревом ничего не сделаешь. Смотри хорошенько и помаленьку дергай. Пальцами берись за самый верх, а другой рукой отводи, чтобы по два сразу, вместе с морковкой не выдернуть.
Но Павел лишь сонно покачивался. Он насильно открывал глаза, сопел и дергал, что попало.
— Ты не спи, не спи. Ведь уже большой парень, через год пойдешь коров пасти.
— Буренку?
— И, куда там! Усадебных коров.
— С мальчиками?
— С мальчиками. Ну, а теперь надо полоть.
Но Павел уселся поудобнее, потому что у него совсем онемели ноги. Он вырвал еще два-три корешка, склонил голову на плечо и, соскользнув в борозду, уснул, подогнув под себя голые, покрытые засохшей грязью ножонки. Магда хотела было разбудить его, но раздумала. Она поправила платок на голове и, удвоив усилия, принялась полоть дальше.
Голуби гуляли по конюшне. Разные.
Серые, только под горлом у них словно радуга переливалась.
Белые растопыривали хвосты, как павлины. Они ворковали, забавно раздували шеи, топтались на месте, будто танцевали.
Один был каштановый, как лошадь в конюшне. Он все злился и клевал другого каштанового, поменьше.
Это страшно нравилось Павлу. Уж, кажется, не могло быть ничего красивее, чем павлин, который красовался в саду, подметая землю зеленым хвостом. А эти были не хуже павлина.
Голуби семенили лапками, ворковали, дрались, надували шеи. Они танцевали на краю крыши. Потом один вдруг взлетел в воздух. Остальные за ним. Сперва они кружились низко над землей, потом начинали описывать ровные круги все выше, выше. Трепыхали крыльями, кувыркались. Купали крылья в лазурном небе, кружились высоко над головой, почти теряясь в прозрачной голубизне. Крылья сверкали на солнце чистым золотом.
Павел задирал голову и глазел, глазел на них. Зоська напрасно звала его, чтобы он помог ей загнать гусей. Он ничего не слышал. Даже шея заболела и начали слезиться глаза.
Он видел раз, как жена приказчика сыпала голубям зерно. Они слетелись трепещущим роем, садились ей на руки, она стояла среди них, как в живой волне.
С тех пор единственной мечтой Павла было — сыпать голубям зерно. Чтобы они приучились и прилетали, как только он их позовет. Почувствовать на щеках прохладное дуновение трепещущих крыльев, послушать, как ударяют об землю прожорливые клювы, как вся стая бьет крыльями, движется, переливается красками.
Он пробовал бросать им песок. Два-три голубя слетели с крыши. У Павла сердце задрожало от радости. Но птицы описали круг и вернулись на крышу. Своими быстрыми глазами они обнаружили обман. Не пошли на приманку. Теперь они снова сидели на крыше и перебирали клювами белоснежные перышки на грудках. А остальные даже и не взглянули. Тщетно протягивал к ним Павел грязную ручонку с песком. Тщетно сыпал его на землю, подманивая голубей.
А в этот день ему как раз выпал случай. Приказчик выдавал пшеницу.
В амбаре сыпалось зерно, крупное, тяжелое, золотое зерно. Его мерили меркой и насыпали в большие кули. Павел удивился. Оно совсем не было похоже на зерно, которое выдавали им. Совсем другое. Блестящее, золотистое.
Ему так понравилась эта пшеница, что он уже не отходил от дверей амбара.
Батраки с кулями на спине ушли к возу. Зерно отправляли на мельницу.
