Один — прямо на Анну Пшеничную шел.
Бросились к коню с одной стороны — отец Василий, с другой — рыжий Никола, схватили коня под уздцы.
Встал на дыбы конь.
Покатился с лошади кубарем всадник.
Тут же налетели на отца Василия и Николу другие всадники, подхватили их под руки, подтащили к проруби, ударили со всей силы кнутовищем по голове, столкнули обоих в черную воду.
Толпа ахнула.
Очнувшись, побежали люди к проруби.
9
Неподвижная лежала черная вода в полынье, стыла.
— Батюшка! Отец Василий! — над полыньей Марья Боканёва плакала, отца Василия дочь духовная.
По льду к полынье Анна Пшеничная ползла.
Подползла, заглянула в бездну.
— Никола! Сынок! — позвала.
Вызывала его из полыньи, будто с гулянки звала, с улицы ужинать.
— Где ты, Никола? Никола!!! — закричала.
И, будто услышав мать, вздохнул кто-то там, на дне. По черной воде пузыри пошли.
Выплыла рыжая голова Николы. Схватила Анна его за рыжий чуб, поднатужилась, вытащила сына. Полежал немного Никола, открыл конопатые глаза.
— Мама, — сказал. — Больно же!
И закрыл глаза.
Заголосила мать.
10
— Разойдись! Разойдись! — закричали энкавэдэшники.
Погнали людей кнутами на берег.
Впереди Анна Пшеничная шла, сына на руках несла. Словно спящий лежал.
Марья Боканёва у полыньи осталась. Сидела у полыньи, словно около могилы отца Василия. На могиле — крест стоял ледяной, сверкал на солнце.
— Пошла! Пошла! — вернулись на конях за Марьей.
— Не пойду! — закричала.
Схватили Марью, через коня положили, повезли.
— Изверги! Изверги! — кричала.
Ганна со всеми побежала.
Один ее догнал, ударил кнутом. Оглянулась: на коне человек со шрамом — тот, из хлева. Увидел ее.
— Ганна? — узнал.
Побежала Ганна на другой берег. Повернул коня, поскакал за ней:
— Постой, Ганна!
На берегу бревна лежали — коню не проехать, — прыгнула на них, побежала.
Остановился с конем у бревен. Спешился. Побежал за ней по бревнам.
Выбежала Ганна в чистое поле. Побежала по насту.
Он за ней побежал, провалился по пояс в снег.
— Я не виноват! — крикнул Ганне вслед. — Нас сюда послали!
Отстал.
11
Долго бежала Ганна.
Прибежала в незнакомое село.
Села в снег у забора, напротив чайной.
Снег пошел.
Сидела дрожала.
Вышла на крыльцо чайной веселая, будто хмельная, девушка с раскосыми синими глазами. Посмотрела на снег.
продекламировала она.
Увидела Ганну.
— Девочка, иди — щей налью.
12
— Ешь, миленький, ешь, золотой. — Раскосая девушка налила Ганне щей. Сама напротив села, смотрела. Ганна поводила ложкой, бросила.
— Невкусно? — встрепенулась девушка. — Э, да ты горишь вся, миленький. Ты ложись, я тебе вот здесь постелю. Одеялом укутаю, вот так.
Напоила отваром из трав. Положила Ганну на лавку в углу, укрыла лоскутным одеялом.
13
Ганна металась. Сквозь жар и дымку видела она, как ходили по чайной распаренные мужики, пили водку, обнимались пьяные, целовались. Раскосая девушка разносила еду, собирала посуду, шла на зов:
— Эй, Катерина! Повторить!
Она шла как царица.
Когда не было работы, подсаживалась к чубатому парню, что-то говорила ему, звонко и нежно смеялась. К Ганне подходила, прохладную руку на раскаленный лоб клала, спрашивала:
— Тебе полегче? Правда?
Ее звали, она отходила.
Рядом с Ганной сидели за столом два мужика: один — кряжистый, чернобородый, кузнец Данила Рогозин, другой — молодой, русоволосый: волосы как рожь, копной на голове лежат, — конюх Ерема Попов. Склонив друг к другу головы, тихо говорили между собой.
Сквозь жар и забытье слышала Ганна:
— Слышал? В Капустине Яре батюшку, отца Василия, сегодня в проруби утопили, — говорил чернобородый кузнец.
— Да неужто?! — вскричал русоволосый, закрыл рот ладонью, шепотом спросил: — Кто утопил? Эти?
— Они…
— А за что?
— В колокола звонил. Крещение сегодня. На Подстёпке крест ледяной поставил, в проруби людей крестил. Как раньше было.
— И не побоялся? — удивился русоволосый.
— Не побоялся… Говорят, — чернобородый кузнец оглянулся, склонился к русоволосому поближе, сказал шепотом: — сама Матерь Божья ему приказала в колокола бить. Бей в колокола! — сказала.
— Приснилась она ему? Али привиделась?
— Ни то, ни другое. Сама явилась.
— Сама?! — поразился русоволосый.
Чернобородый, прикрыв глаза, кивнул.
— Сама! Из Эфеса небесного приехала. На лошадке, старенькая. Говорят, по всей Руси на лошадке проехала. Нищего увидит — хлеба дает. Вдов — утешает. Больным — раны перевязывает. Сиротам в детских домах — слезы вытирает. Сейчас, говорят, по тюрьмам пошла, безвинных вызволять. Все горе русское соберет, на небе Сыну покажет. «Помоги, — скажет, — Господи, русским! Настрадались они, хватит!»
Помолчали.
Кузнец продолжал:
