прибудут донцы — целая сотня. Вот тогда я и поеду на своих беговых дрожках. Пусть только тронут, — а нагайки не хочешь?! Вот так будет хорошо. Здорово хорошо!
— Здорово хорошо! — крикнул и наш батюшка. — Что там рабочие! Среди учителей — и то появились вольнодумцы! Можете представить, детям о французской революции рассказывают. Да как! Прямо смакуют. Забыли и свое клятвенное обещание служить царю верой и правдой, и священное писание, где прямо говорится: «Несть власти, аще не от бога».
— Здорово хоросо — тоже не хоросо, — отозвался Анастасэ. — Надо их потихонька на коленка ставить. — Он выдвинул из стола ящик, покопался в нем и положил на стол две колоды карт. — Стукалка? — спросил он.
Душа у меня ушла в пятки.
«Заметил!» — мелькнуло у меня в голове. Я еще не успел отпрянуть, как услышал ответ нашего батюшки:
— Покер.
— Какой же покер втроем? — спросил Дука. — Стукалка!
— Ну стукалка так стукалка, — согласился батюшка.
Дука сдал карты и бросил на стол монету.
— В банке пять рублей.
Наш батюшка отвернул полу рясы, пошарил в кармане:
— Рубль.
Дука укоризненно покачал головой:
— Все жадничаете! Анастаса, четыре свободных.
— Четыре, — кивнул патер.
Дука еще несколько раз сдавал карты, потом постучал по столу и сказал:
— Стучу.
Я вернулся к столу и дописал сочинение. Но заснуть еще долго не мог: внизу все стучали и стучали. А под конец стали топать ногами и петь:
Пришел Нифонт, лег на свою кровать и захрапел. Такого страшного храпа я еще никогда не слышал. Потом на крыше стали возиться и кричать коты. И котов таких горластых я раньше не слышал.
Заснул я только под утро.
МЫ ВЫБРАСЫВАЕМ ЦАРЯ В МУСОРНЫЙ ЯЩИК
На другой день все шло до четвертого урока обыкновенно, а на четвертый вместо Алексея Васильевича пришел почему-то Лев Савельевич. Мы сказали:
— У нас сейчас история.
— У вас сейчас будет русский, — ответил Лев Савельевич. — Тарасов, чем выражается подлежащее?
Тарасов встал, но от неожиданности не мог сказать ни слова.
— Кто скажет? — спросил Лев Савельевич.
Никто руки не поднял.
— Да вы что, остолопы! — крикнул Лев Савельевич. Он когда сердился, то всегда выражался подобными словами.
Я вспомнил, что говорил вчера батюшка в комнате Анастаса, и у меня заныло сердце. Я поднял руку.
— Ну? — сказал Лев Савельевич.
Но, вместо того чтобы ответить, чем выражается подлежащее, я спросил учителя:
— Где наш Алексей Васильевич?
Учитель нахмурился, кашлянул и пробормотал:
— Не знаю…
Тогда встал Андрей Кондарев и прямо сказал:
— Нет, вы знаете, только скрываете. У нас история сейчас, а не русский.
И пошел из класса, не спросив разрешения.
За ним пошел Илька, за Илькой — я. А за нами — все остальные ребята.
Лев Савельевич выскочил из класса и что-то закричал нам вслед, но мы даже не обернулись. С топотом и гиканьем мы уже спускались по лестнице, когда дорогу нам преградил сам инспектор училища Михаил Семенович, самый страшный человек из всего училищного начальства. Меж собой мы звали его Михаилом Косолапым. И он действительно своей дородностью, маленькими глазками и вывернутой в сторону ступней одной ноги был похож на медведя.
— Стоп! — рявкнул он. — Кто отпустил? Мы замерли.
— Почему гвалт? Кто отпустил, я спрашиваю! Подбежал Лев Савельевич:
— Никто не отпускал, Михаил Семенович. Сорвались как бешеные и понеслись. Точно нечистая сила в них вселилась.
— Зачинщики? — выкрикнул инспектор.
Все молчали. Лев Савельевич немного выждал и со злорадством ткнул пальцем сначала в Андрея, потом в Ильку и, чуть поколебавшись, в меня.
— Вот они, зачинщики, вот!
— Шапки! — приказал инспектор.
Это означало, что мы трое остаемся «без обеда» и должны отнести свои фуражки в учительскую.
— Марш по местам!
Мы понуро вернулись в класс.
Лев Савельевич сел за стол, погладил бороду, запустил кончик ее в рот. Покусал и спросил:
— Нуте-с, так чем выражается подлежащее? Кто скажет?
Но и на этот раз никто не поднял руку. Видя, что ничего не получается, Лев Савельевич принялся объяснять какое-то склонение. Его никто не слушал. Даже не смотрели на него.
Когда прозвенел звонок, он встал, с грохотом оттолкнул стул и быстро вышел.
Училище опустело, затихло. Слышно было только, как где-то в другом классе сторожиха шаркает метлой.
Андрей, Илька и я сидели рядышком и молчали.
— Как думаете, где Алексей Васильевич? — первым заговорил я.
— Спрашиваешь! Известно где: в тюрьме, — сказал Илька.
Я и сам подозревал это, но от такого решительного ответа у меня будто оторвалось что-то в груди.
— Откуда ты знаешь? — попробовал я поспорить.
— Знаю, — загадочно ответил Илька.
— За что?
— За французскую революцию.
— Так ведь про французскую революцию и в нашей «Истории» напечатано.
— Напечатано, да не так.
Андрей больше все молчит, а тут он заговорил;
— Нашему царю тоже надо голову отрубить, как Людовику. Пусть не расстреливает людей.
Илька присвистнул.
