знают, куда деваться.
— В Грузии! — рявкнул мой собеседник. — В Грузии и Азербайджане! Думаешь, они позабыли уроки, которые им преподнесла наша славная армия? Не-ет, ничего они не забыли, ничего…
Признаться, очень мне захотелось треснуть его кулаком по физиономии, как когда-то Спартака, но — сдержался. Ну, тресну, ну, выпущу пар, а чем работяг своих кормить буду? Он же наверняка заказ на подствольные гранатки другому отдаст. Да хоть за угощение в этой же самой неприметной точке частнопита. Как бог свят, отдаст, а меня в милицию упечет и с работы снимет…
И я — проглотил. Проглотил вместе с осетриной на вертеле, как последний подонок. Вахтанг, наверно, с грустной горечью вздохнул на том свете…
А проглотив, спросил. Так, очень по-свойски:
— Ты в верхах вертишься, все знаешь. Скажи мне честно: будем с Чечней воевать?
— Непременно, — жестко, едва ли не по складам сказал он. — С сепаратизмом надо бороться огнем и мечом. Огнем и мечом!..
— Может, сначала все-таки поговорить с Дудаевым?
— Это еще зачем? Чтобы наобещал с три короба? Кавказцы — они хитрые. Они заговаривать зубы умеют.
— Кому? Нашим генералам вроде Грачева? Так ему и я зубы заговорю, не говоря уже о красноречивых кавказцах.
— Ты кончай эту демагогию, — зло сказал мой бывший сокурсник. — Получил правительственный заказ? Вот и выполняй, пока этого решения не отменили. И еще бутылку коньяка закажи. Армянского! Будем пить и говорить о бабах. И ни слова больше о политике!
Я заказал, упирая на национальную принадлежность заказа. Официант с готовностью ринулся исполнять, а я, грешен, не удержался:
— Когда, по твоему мнению, эта война возможна?
— Когда ты первую партию подствольных гранат выпу-стишь, — сказал он, глазки прищурив.
И зубы при этом вперед выбросил. Как змея.
3
На душе у меня было тошно после этого ужина. Настолько, что я не стал искать гостиницу, а пошел на вокзал и взял билет на первый же поезд в мою родную Глухомань. Поезд оказался ползуще пассажирским, в мягкий или плацкартный билетов уже не было, и я поехал общим. Мне досталась нижняя боковая полка в последнем купе. Именно последнем, потому что служебное купе проводницы оказалось у другого выхода из вагона. А народу было невпроворот: на нижних полках сидели плечом к плечу, на вторых кое-где устраивалось и по два человека. Шум, гам, повышенные тона, «ты меня уважаешь?..», детский плач… Россия стронулась с мест насиженных с мешками, детьми, обидами и узлами и снова, как в гражданскую, заметалась в поисках чего-то до крайности насущного. То ли хлеба, то ли справедливости.
Как в гражданскую?.. Подумалось об этом случайно, в тесном вагонном проходе подумалось, а, как говорится, «попало в цвет». Судя по разговорам и намекам моего разлюбезного студенческого друга, у нашего порога стояла новая гражданская война.
Что я знал о чеченцах? Да, в общем-то, ничего, не считая, разумеется, Лермонтова: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал…» Но Ким в Казахстане жил бок о бок с чеченцами, выселенными державной волей в степи уж совершенно непонятно за какие провинности. Он дружил с их ребятишками, его вместе с ними кормили за одним столом чем бог послал, но всегда — поровну. И он утверждал, что честнее и надежнее друзей не бывает. Просто — не бывает, и все.
— Если чеченец сказал «да», можешь быть уверен: он повторит это «да» и на Страшном суде, — говорил он.
— На троих скинешься? — вдруг прервал мои размышления круто прокуренный голос.
Я поднял голову. Надо мной заговорщицки склонился парень лет тридцати в сильно потрепанном пиджачке и с еще более потрепанной физиономией
— А где возьмем-то? — спросил я.
— Да тут бабы специальные ездиют, — пояснил он. — Маленько переплатим, только и делов. И ей хорошо, и нам приятно.
Скинулись. Прокуренный взял деньги, куда-то шустро исчез и вскоре вернулся с бутылкой, одним стаканом и бородатым мужиком лет за пятьдесят.
— Этот — в доле, — сказал он. — Внес свои кровные. А проводница — совмещает.
— Что совмещает? — спросил я довольно тупо, поскольку мысли мои еще не вернулись в отведенное им природой стойло.
— Продажу паршивой водки с пьянством в вагоне.
— Грубо говоришь, — проворчал бородатый, сделавший вклад в общее удовольствие. — Водка паршивой не бывает. Паршивыми бывают только людишки.
Он достал из сумки хлеб, соль и огурцы. Второй извлек из кармана три сырые сардельки, а я честно признался:
— Ребята, закуской я не запасся, но зато с меня — бутылка, если нам не хватит.
— Это даже лучше, — сказал прокуренный, наливая полстакана. — Тебе — первому за доброе согласие.
Пили мы неспешно, но я бы не сказал, что с отменным удовольствием. Что-то мне мешало, а что — понять не мог. Водка была явно разбавленной, хмель в голову не ударял, а вот тяжесть — ударяла. Но я
