— Скоро горы такого с Марса привезем! — добавила Диана.
— Точно, — подтвердил Ахилл. — Свалятся с неба. А цены рухнут, радуйся.
Продавец по-прежнему сиял масляно блестящей рожей.
— Смотри, улыбается все равно, фуганок, — заметил Конг.
Планерист поднялся над пирамидами, вознесся в самую высь и, будто гигантская летучая мышь, кружился там, среди удивленных грифов. А автобус разочаровал, уже не верилось, что он может представлять какую-то опасность.
— Вот бы искупаться, — произнес Ахилл, глядя вверх. — Все же каникулы. К морю сейчас, отдыхать! Или на океан. Это в другую сторону, тоже недалеко. Какие-то знаменитые рифы здесь рядом, говорят, есть. Серфинг среди акул. Вот где драйв. Может, прямо сейчас на этом автобусе… — предложил он. — Дианкин груз в университете сбросим и запылим.
— Нет, совсем не сейчас, — остановила его Диана. — На лесоповал запылите, деревья рубить.
— Это еще зачем? — удивились двое.
— Затем, чтобы оборудование к тарелке возить. На бензиновых автомобилях и всём, что есть. Нам нужно корабль готовить… Искупаемся, обязательно, — Диана вздохнула и вроде бы с сожалением. — Только на обратном пути. С Марса.
Сорвали очередной плод с древа познания, — произнес профессор Моралес. — Мне даже немного боязно, как верующему… Вдруг, наверху заметят и, наконец, потеряют терпение. Так долго терпят.
Глядя на Моралеса, Платон почему-то подумал, что русский, задумавшись, стряхивал бы сейчас пепел сигары в тарелку с какой-нибудь недоеденной селедкой. А Хуан Карлосович только неподвижно замирал, глядя куда-то в пространство и подняв руки, будто собираясь дирижировать. Потом опять начинал быстро и напористо говорить, неистово жестикулируя.
Подготовка к полету откладывалась и задерживалась. Оба профессора по-прежнему целыми днями цепенели за столом. Застолье, начавшееся несколько дней назад, все не заканчивалось. Все остальные вокруг них тоже как-то старались не вспоминать о работе — таком непопулярном занятии в здешних местах. Вдруг оказалось, что здесь очень много праздников. Кажется, и президентов тут меняли так часто, чтобы побольше праздновать. Все это время только Кукулькан один возился в глубине летающей тарелки. Светил там фонарем, изучал. Заботы все переносились на завтра, а в завтрашнем дне, когда он становился сегодняшним, опять на завтра.
— Удивительно все, что мы увидели, — сказал Платон, — но мне кажется еще удивительнее то, что… — Он помолчал. — То, что эти удивительные исполины прибыли в наш мир из будущего. То есть мы для них были прошлым. А перед нашествием конкистадоров опять перенеслись в прошлое, уже наше общее.
Глядя на тарелки с объедками, он подумал, что как-то странно, что он так буднично произносит такие слова.
— Я уже получал такие сведения совсем недавно, но все равно не верил. Такое казалось слишком невероятным, и вот все подтвердило открытие этого ископаемого корабля, летающей тарелки этих ваших, то ли предков, то ли потомков. Все думаю, может быть, мой прадед, сэр Чарльз, потому и заставил всех нас ждать триста лет, чтобы мы не могли встретиться с этими исполинами. Почему-то не хотел этого. И догадывался, что они не выживут на Марсе за это время. Или знал.
— А я бы хотел с ними встретиться, — наконец, заговорил Хуан Карлосович. — Только это невозможно. Разве, что сам перенесусь в прошлое. Просто уверен, что скоро это будет обычным делом. — Профессор помолчал. — Подтверждается теория Армякова-Семиобедова о том, что мы живем в шестимерном мире, где у времени два измерения. Проще говоря, об обратимости времени. Может, слышали? Еще в начале двадцать первого века эту теорию придумали. Тогда такие возможности казались чудом. А археологии скоро не будет — готовьтесь, коллега! И истории, палеонтологии. Многого тогда не будет, взамен появится что-то другое, по-другому все станет. Другая техника, технологии, транспорт. И у виски с коньяком будет гигантская выдержка. Давайте за это выпьем, Платон Сократович! Мы с вами, коллега, оказывается, даже не Эйнштейны, а целые Прометеи.
Крепко выпивший сегодня Платон, забывшись, сунул в рот какую-то местную, непомерно наперченную закуску:
— Время золотого цвета, — произнес он, чувствуя, что говорит нелепость. — Не знаю почему. Наверное, оттого, что золото вечно.
'Может быть, когда-нибудь физики определят, что в происхождении золота участвовала это самая обратимость времени. Вихревые потоки времени какие-нибудь', — подумал он.
Сейчас он мысленно видел массивную золотую статую, типичное для месоиндейской культуры изваяние: квадратная голова, выпуклые малопонятные узоры, лицо с выпученными глазами и длинными клыками. Ничего раньше об этой скульптуре Платон не знал. После того, как он открыл второй портсигар в каменной тарелке под землей, его постоянно посещали такие видения, будто сны наяву.
Статуя глубокого темного цвета, не похожего на яркую праздничную позолоту на каком-нибудь фарфоровом сервизе. Темно-золотого. Почему-то никому не пришло в голову изобрести название для такого цвета. Наверное, за малой необходимостью для употребления.
— Скоро опять начну дни ангела, или, как это по-вашему, дни рождения отмечать, — говорил Хуан Карлосович. — Только тогда в такой день я моложе буду становиться. Лучше сразу на два года. Тут уж есть смысл праздновать и гулять…
Оба профессора замерли, будто подавленные величиной своего открытия и, может быть, своим теперь величием. Хуан Карлосович важно откашлялся, наверное, собрался произнести очередной тост.
Этому помешала внезапно вошедшая Диана. Вошедшая и остановившаяся, сейчас она почти достигала низенького потолка огневолосой головой. С самым откровенным негодованием она смотрела на грязный стол с разоренными закусками и двух красных от духоты и от выпитого пьяниц, когда-то университетских профессоров. Платону она показалась похожей на ольмекскую богиню мести, имя которой он почему-то сразу же забыл.
— Все! — резко сказала она.
'Что значит все'? — хотел, но не успел спросить Платон.
— Все — значит, все! — произнесла Диана. — Поднимайтесь. Революция. Люди хотят работать, тарелку клеить.
— А мы? — Профессор Моралес намеренно важно и неторопливо достал сигару.
— А вы их будете заставлять.
Платон только сейчас обратил внимание на то, что за окном уже давно раздается какой-то непонятный шум.
— Революция, значит? — спросил Моралес. Медленно, по-прежнему никуда не торопясь, стал закуривать. — А вас, конечно, выбрали президентом?
— Нет, прорабом. Но, если надо, то и президентом выберут. — Диана неуловимо быстрым беличьим каким-то движением выбила сигару из профессорской руки. — Вставайте!
Тот как будто на мгновение оцепенел от такой наглости. И это был сам неистовый профессор Моралес! Горячий Хуан Карлосович явно собрался вспыхнуть, но передумал:
— Значит, мои студенты хотят работать? Стоит посмотреть на такое.
Они вышли во внутренний двор-патио, остановились на пороге перед входом в ректорский кабинет. О чем-то шумевшие студенты сразу умолкли, смущенно отворачивались. Здесь собралась большая толпа — кажется, весь университет. Всех их сумела привести сюда Диана и, как ни странно, даже девушек. Она торжествующе показала рукой на их мрачные лица.
— …Я первая потеряла терпение. Забыла о вежливости и все-таки заставила их шевелиться. Теперь оба наших профессора бегают по кабинетам чиновников из вашего правительства. Пусть! Может, чего-то
