узнаю. Интересно — покажут обратный путь, или самой выбираться придется? На месте аборигенов, я бы проводила. Мало ли куда забреду: увижу что-нибудь запретное или поломаю по незнанию ценные артефакты.
Подобные вопросы Оме не заботили. Он аккуратно раздвинул ветви и зашагал по тропе.
Оме шел впереди, ловко уворачиваясь от торчащих над тропой веток хватая. Мне же они вцеплялись в волосы, я ругалась, останавливалась, выпутывала сухие застрявшие сучья и кричала Оме, чтоб подождал. Он ждал меня и, едва я нагоняла, снова убыстрял размашистые шаги.
Наконец, одна из веток изловчилась так хлестнуть меня по лицу, что я не удержалась на ногах и с размаху села на колкую лесную подстилку. Дурацкое место! Дурацкие деревья! Да и сама ты — дура!
Оме наклонился, приподнял мое лицо за подбородок и покачал головой.
— Что — страшная? — с вызовом и злостью спросила я.
— Кровь течет. Если так оставить, микоидные споры поселятся. Тебе нужен незаживающий шрам на лице?
Я вздрогнула, представив себе такой ужас.
— Нет-нет. Хочу, чтоб его не было.
— Я обработаю рану.
Оме присел рядом со мной на корточки, наклонил мою голову к себе и провел чем-то влажным по лбу, от чего зудящая ссадина мигом перестала меня беспокоить. Потом отвернулся от меня и далеко сплюнул.
— Спасибо, — сказала я и поперхнулась. Это что? Он меня лизнул? Ничего себе обеззараживание! Каких микробов он мне еще засадил, помимо спор этих гадких?
— Рана скоро затянется, — сообщил он мне. — Но всё же — будь осторожней. Хватай не думает. Только на твое тепло реагирует.
— Не получится у меня! — я так и осталась сидеть. — Может, сделаешь какую-нибудь приспособу, чтобы они ко мне не лезли?
— А ты знаешь, что на твоей ноге мирмекоиды дорожку проложили? — Оме слегка улыбнулся.
Ай! Я тут же вскочила и посмотрела на ноги. Обманул. Зла на него не хватает. Завел девушку в какую-то глухомань и подсмеивается над ней. Хотя, улыбающийся фейн выглядел весьма симпатичным. Ладно, простим ему милую шутку.
— Как же вы тут живете? Неужели, прямо среди этих деревьев? Или в травяных хижинах, или в гнездах? А по вам мирмекоиды ползают и кусают?
— Мы плетем помосты из трав. Не на каждом дереве это можно сделать. Только на родительском.
— Это что за штука? — такое словосочетание я слышала в первый раз.
— Ты не поймешь…
Я обиделась. Мог бы и объяснить что-нибудь. И вовсе он не симпатичный. Подумаешь, под метр восемьдесят вымахал. Мало ли у кого рельефные мышцы и ровный палевый загар. И походка уверенного и сильного человека, то есть, фейна. Характер у него никуда не годится. Не понимает, какое слово обидным покажется. Говорит, что думает. Ну, его.
Заросли хватая резко закончились, и лес стал совсем другим — светлым и радостным. Желтые лучи солнца свободно проходили сквозь редкие кроны, поднятые на громадную высоту, а внизу росла невысокая мягкая трава. Уже ничего не угрожало, не пыталось схватить, ущипнуть, укусить. Лес ждал нас.
Мы шли быстро, словно куда-то торопились. Наверно, и торопились, только Оме не говорил — куда и зачем. Ничего сам не рассказывал, но на вопросы отвечал, хотя и без подробностей. Приходилось выспрашивать.
— …Сколько вас в заповеднике?
— В этом — четыре тысячи.
— Ого, — удивилась я.
Мало. По нашим подсчетам, площади резервации хватило бы обеспечить приличным уровнем жизни, по меркам примитивного мира, двадцать тысяч аборигенов.
— А почему вы из леса не выходите? Могли бы легально получать знания через информаторий.
— Лес — наша жизнь, — просто сказал Оме. За его словами было много силы.
— Это понятно, — оборвала я его. — Но сколько вас, а сколько леса? На всех хватит.
— Лес — он разный. А мы можем жить только на родительских деревьях.
— Так насадили бы их, сколько нужно! — недоумевала я. — Кто не дает?
— Всё взаимосвязано.
— Фигня. Всегда можно найти выход. Чего-то нужного сделать больше, а ненужное — убрать. Мы так и делаем. У себя, — я махнула рукой за спину, пытаясь объяснить — где мы делаем так, как нам нравится.
— Вы, люди, странные. Почему-то предпочитаете не хранить то, что у вас есть, а транжирить. А если это не ваше, то вообще не задумываетесь о том, что кроме вас, оно может понадобиться кому-то еще.
— У нас договоренность была, — Оме меня иногда раздражал, — с вашими старейшинами. Раздел сфер влияния. Мы — здесь, а вы — там. Вам что, леса мало? Заповедника не хватает?
— А ты знаешь, что уже пять лет новых деревьев не вырастает? Сколько мы не бьемся, они сразу гибнут, стоит им взойти. И мы думаем, что это из-за вас, землян.
Во дает! Как гонит-то! У нас все разработки в пустынях — месторождения хланоида только там нашли. И космодром там же, чтоб вывозить удобнее было. Мы их лес вообще не трогаем! Каждый месяц замеры, контрольные датчики, пропускная система.
— Быть не может. Мы сюда не вхожи. Мало ли причин? Да и не верится что-то в гибель леса: у нас спутники висят — ничего такого не показывают.
— Ты увидишь.
Да, через час ходьбы я увидела.
С первого взгляда деревья были одинаковыми. Что здесь, что — там. Но тут, где мы с Оме стояли, от деревьев шла радость, а там — боль. Граница чувствовалась очень четко. Словно великан провел черту невидимой косой, забавляясь. И еще — там было тихо.
— Потрогай, — сказал Оме.
Я дотронулась до ближайшего ствола. Он был гладкий, твердый, дышащий влагой сквозь мелкие поры в бархатной коре. От него шло спокойствие постоянства. Я еле заставила себя оторвать ладонь от дерева.
— Теперь этот, — Оме показал на дерево за чертой.
Сухой, звенящий, горячий, словно налитый злым жаром. Проткни в коре дыру, и забьет огненная струйка, сжигающая всё подряд.
— Мертвый лес. Нельзя в нем жить.
— У нас есть специалисты. Пригласили бы — они б помогли, — уверенно сказала я.
Оме не ответил. Чем дальше мы углублялись в заповедник, тем менее разговорчивым он становился.
— Нам — туда, — ткнул он пальцем за черту.
Теперь я почувствовала, что значит идти по пересеченной незнакомой местности без снаряжения. Мертвый лес брал свое сполна. Даже Оме умерил шаг. Сколько же живого леса осталось? Быстро мы его прошли. Немудрено, что фейнов так мало. А зачем туда нам? Неужели Оме хочет лес возродить? В одиночку? Ах, да, меня же он с собой взял. Надеюсь, в жертву приносить не станет.
Мне вдруг стало совсем нехорошо. Устала, да еще и мысли эти. Ну, его, этот заповедник. Насмотрелась уже. Домой хочется, на станцию.
Оме как почувствовал мое настроение. Внезапно остановился, наставил на меня палец, чуть ли не упираясь в ключицу, и, вкладывая всю убежденность, произнес:
— Мы всё исправим.
— Что же вы делать собираетесь? — недоуменно спросила я.
Вместо ответа Оме начал декламировать какое-то предание, судя по переходу на возвышенную речь
