тунеядец, живущий на остатки былых накоплений. Возможно, кстати, они давно закончились и теперь у Ильи значительный долг перед какой-нибудь кредитной организацией, купившей его карту оплаты и способной предъявить векселя к оплате работой на гелиевом руднике. Ну, или какими-нибудь другими услугами.
Впрочем, будь так, Рустам не преминул бы сообщить об этом: если уж давить на Илью, то по всем возможным параметрам. Но Илья уже давно не думал о деньгах. Почему же сейчас, наблюдая за счастливыми лицами всё же где-то работающих людей, он задался таким вопросом? Плохо, хорошо, но они всё же что-то создавали, в отличие от него, лишь потреблявшего. И, главное, не тяготившегося таким положением.
Если раньше у него была привычка работать, то теперь появилась привычка ничего не делать. Ну, и ладно. Можно, конечно, вернуться к монтажу реперных станций. И даже преуспеть в этом. Полезное дело, кстати. Вряд ли все могут путешествовать силой мысли куда хотят. Хотя, если он всё подробно расскажет, может, у кого-нибудь и получится. Или нет. Как минимум, это требует времени. Как-то не хотелось его терять. Так что по космосу еще долго будут путешествовать старым привычным способом — по реперным точкам. И вполне обычные люди должны их искать, разлетаясь по Галактике в древних субсветовых кораблях. Ставить первый экран, прокладывая ниточку пути. А потом, по этой ниточке, придут следующие, проложат постоянный путь, включая планету в глобальную транспортную сеть.
Про этих людей никто не знает — кто они, где сейчас. Но их труд нужен всем. На нем зиждется мощь Содружества. А эти, буйно радующиеся улетевшей шляпе, лишь разноцветная пена на коктейле «Лунная радуга».
Илья старался не думать. Хотелось, чтобы все тревоги ушли и пропали. А что для этого нужно? Жить настоящим. Видеть хорошее во всем: в солнце, в небе, в зеленых растениях, в соленых брызгах, в идиотски-восторженных лицах чиновников, даже в охране. Вот только в Рустаме ничего подобного видеть не хотелось. А он как знал, что является некой занозой в душевном спокойствии Ильи — догнал эскорт и пошел невдалеке, но на виду.
Охранное каре раздвигало толпу, и Илью никто не толкал, не приставал с назойливыми и пошлыми шуточками. Казалось, вышел на прогулку какой-то очень большой начальник, пользующийся услугами живого охранения ради престижа и представления значимости своего поста. Конечно, технические средства он тоже использует, но их не видно. А тут такой способ подчеркнуть свою значимость.
Бульвар, тянущийся вдоль всей набережной, был выложен мощными сглаженными каменными плитами, от которых веяло незыблемостью и надежностью. Незначительные каверны или выбоины говорили об их древности, прочности и надежности. Такое и должно быть на правительственной планете. Так и читалось, что власть будет вечной, как эти плиты. Никакие невзгоды не поколеблют ее. И нечего пытаться разрушить систему, сложившуюся за многие десятилетия.
Илья усмехнулся. Ничего, первый шаг на этом пути он уже сделал. Пусть последствия его невелики: ну, поговорили с неделю, пообсуждали. Но кого лично затронули факты о шандар? Никого. Подумаешь, погибло несколько человек, да еще на плохо освоенных планетах. В транспортных происшествиях гибнет в разы больше, даже несмотря на хваленые системы безопасности. Подумаешь, кто-то использовал открытия в личных корыстных интересах. Такое — сплошь и рядом. Не было глобальности. Всего лишь истории незнакомых людей. Вот если бы погиб знаменитый певец, каждую неделю устраивающий оргии по всему миру и приглашающий иногда простых людей полюбоваться ими. Или целиком правительственная планета. Вот тогда шквал возмущений, воплей и гнева захлестнул бы информаторий. И кое-кому пришлось бы неуютно. Вряд ли высшему звену управления. Но уж среднему — точно.
А пока булькнул пробный камешек. Или нет, не камешек. Бомбочка, которая взорвется в нужный момент. Неизвестно только, наступит ли он…
По крайней мере, находясь здесь, Илья никак не сможет приблизить этот момент. Значит, решено. Нужно убираться с Петерсита. Вот только куда?
Илья задумался и споткнулся о край чуть приподнявшейся над другими плиты бульвара. Справа была лестница к морю, а слева уходил вдаль широкий проспект, по которому подъезжали машины, вытряхивали очередных отдыхающих и уезжали прочь, давая место следующим.
Нужно чуть подождать. Что-нибудь непременно укажет на то, куда ему направляться. Один миг и Петерсит станет печальным сном…
Под ногами Ильи одна из уложенных доломитовых плит вдруг стала темнеть, наливаться тускло- желтым металлом, заблестевшим на солнце.
Илья махнул рукой уже подбегающему Рустаму.
— Смотри, Рустам! Это Золотой Путь. Мой путь. Мне пора идти, он зовет, — умиротворенно сказал Илья. Он словно только и ждал этого момента, как сигнала к началу последнего похода.
— Ты не сделаешь отсюда и шага! — напряженно предупредил Рустам.
Илья обвел глазами окруживших его охранников и мягко сказал:
— Это не поможет. Прощайте. Я оставляю вас.
6. Фейн. Хельга
Оме погрузил весло в воду и широким плавным движением послал лодку вперед. Потом аккуратно, без плеска, приподнял весло. Он словно специально медлил, чтобы я успела полюбоваться на капли, вразнобой срывающиеся с его кромки. Они полыхали расплавленным металлом под первыми лучами солнца. Казалось, сорвется капля, тронет борт и прожжет дырочку в туго натянутой на деревянный каркас коже.
Хорошо… Тихо, спокойно. Никаких тебе насекомых, жужжащих над водой, никаких ранних орнитоидов, со скрежещущими криками охотящихся на рыбу, ни ватаги четвероногих ратопсов, выбежавших к берегу и шумно лакающих воду.
Удивительно. Оме их распугал, что ли?
Фейн сидел впереди меня, почти на носу лодки, и мерно греб одним веслом, попеременно опуская его то с одной стороны, то с другой. Не оборачивался, так что я могла думать, что хочу. И делать — тоже. В пределах разумного.
Я навалилась на борт и опустила пальцы в теплую воду. Зачерпнула горстью, а потом стряхнула налитые золотом капли. Подсвеченный встающим солнцем скальный обрыв отражался в темной воде. Бурунчик за кормой резал его темно-желтую поверхность, покрывал мелкой рябью, расходящейся всё дальше и дальше — до самого берега.
Куда плывем, зачем? Оме так и не сказал. Не успел, должно быть. Утром у станции появился, так все на него посмотреть сбежались. Еще бы! Живой фейн сам в гости пришел. Только начальнику довелось живьем аборигенов видеть. Я тоже пошла, конечно. Новенькое на станции редко происходит.
Оме лодку на берег вытащил, весло положил и представился на галактическом. А мы, как дураки, все на него уставились и молчим. Хорошо хоть Ибрагим Самедович догадался ответить. Дескать, всегда рады, заходите, с чем пожаловали и тому подобную чепуху.
— Я могу взять одного человека с собой.
Никто не спросил — для чего. Все тут же напрашиваться стали: «Меня, меня возьмите!» Мы уже столько заявок посылали, да всё без толку, а тут такой случай. Оме всех оглядел. В меня пальцем ткнул, а потом на лодку показал: забирайся, мол.
Ну, я и пошла. Чего ж не пойти, раз зовут. Не спрашивать же у Ибрагима разрешения — и так понятно, что отпустит. Жаль, что не взяла с собой ничего. Только потом сообразила, что без некоторых вещей слегка некомфортно плыть в неизвестность. Оме даже не сказал — надолго ли.
— Оме! Тебе хоть разговаривать можно?
Молчит. Нельзя, наверно. Еще завезет куда-нибудь, где следящих камер нет. Да и пусть, хоть какое- то развлечение. Скука здесь смертная. Отец, когда сюда привез, всё хотел меня работать заставить. Нет, я, конечно, попробовала, а потом плюнула — ну, не мое это. Я еще в универе это поняла, потому и бросила учиться. А для отца первей его науки и нет ничего. Тяжко. Зато теперь на заповедник посмотрю. Причем, в натуре, а не запись с камер, которых мы, кстати, до сих пор не смогли там поставить — разрешения не получили.
