ест из салатника.
«И травы сушите?» – голос мужчины.
«Обязательно. Я все делаю правильно, не то что девятая ученица.»
«Позвольте адресок или телефончик. В наше время хорошая ученица – это редкость. А Отпевальщице я обязательно похвалюсь вами, обязательно».
«Сначала попробуйте мой дым, потом хвалитесь».
«Талантливую Плакальщицу я и так вижу».
Ева вздрогнула, остановила запись, перемотала пленку.
«Талантливую Плакальщицу я и так вижу».
– Это все, – кивает Соломон на магнитофон. – Больше ничего не сказали. Точно – ведьма! Или секта какая подпольная. Сейчас сатанисты в Москве лютуют.
– Спасибо, Соломон. Иди, мне подумать надо.
Ева идет к своей картотеке. Длинная коробка с карточками поделена на два отделения. Деревянную коробку и надписи на металлических пластинках ей делал отец. На первой пластинке написано: «Мужчины Утешительниц». На второй – «Мужчины Плакальщиц». Лет в двенадцать, валяясь в гамаке с книжкой и наблюдая, как отец мастерит, Ева заговорила об отношениях между мужчиной и женщиной. Отец поддержал разговор, они стали придумывать стандартные выходы из положений и условно делить женщин по стилям поведения: деловая, капризная, плакса, хохотушка, и так далее, пока отец не сказал, что на самом деле женщины делятся только на три категории – выдумщицы, исполнительницы и путешественницы. К пятнадцати годам, когда Ева честно рассказала отцу про первый сексуальный опыт, отец предложил усложнить классификацию. Решено было мужчин привязать по стилям поведения к животным, птицам или насекомым. Отец, работавший тогда охранником высокопоставленного лица, часто отлучающийся с этим лицом в загранкомандировки, писал в открытках с видами горных Альп, или скользкой Венеции: «Хозяйка гостиницы – хитрая бестия, из Выдумщиц, с Сусликом говорит на французском, с обслугой на английском, а со мной на венгерском. Погода отвратительна, да ты же знаешь, мне всегда не везет с этим. Секретарь Суслика – настоящая Утешительница, работает два месяца, а уже всем предлагает помочь решить любую проблему, но чуть что – падает в обморок от ужаса предстоящих хлопот и не понимает английских анекдотов. Скучно. Целую тебя, моя Выдумщица. Твой старый Орел.»
Когда Ева выбирала после школы институт, Выдумщицы вместе с Путешественницами преобразовались в Плакальщиц, потому что она написала небольшое стихотворение про женщин, нанятых рыдать у чужих могил, это стихотворение напечатали в журнале, оно называлось «Сон Плакальщицы». Таким образом, женщины были поделены на Утешительниц и Плакальщиц. Ева тогда была помешана на Ницше и Дали, влюблялась по пять раз в неделю, оттачивая, как говорил отец, «стервозность прекрасной Плакальщицы». После ее скандального романа на втором курсе с преподавателем права, отец обнаружил пропажу своего пистолета и коробки с патронами. Он провел с Евой короткую беседу, убеждая зареванную после разговора с деканом факультета дочь, что никакой облезлый Лев не имеет права посягать на ее индивидуальность. И если уж она считает себя Плакальщицей, то должна иметь, а не давать. Завораживать, а не пугать самоубийством, как последняя Утешительница. И что смешней застрелившейся Плакальщицы может быть только занимающаяся онанизмом Утешительница. Ева, утерев ладонью под носом, сказала, что просто должна была лишний раз убедиться, что она – лучшая. «Убедилась?» – спросил отец. «Убедилась. Я с десяти метров попадаю в муху на стене.»
Они пошли в гараж, где на баррикаде из ящиков отец пришпилил нарисованную фломастером мишень, и Ева за десять минут доказала, что спокойна и сосредоточена – рука не дрогнула, дыхание не подвело. Тогда отец обнял ее и поздравил. Он сказал, что она неплохо стреляет по мишени, и теперь пора познакомить ее с Соломоном, который научит стрелять на звук и движение воздуха.
Каким образом и почему это слово, принадлежащее раньше только отцу и ей – Плакальщица – прозвучало в случайно подслушанном разговоре посторонних людей, Ева не понимала. Она подумала, взяла кусок картона написала «Отпевальщица». Картонку поставила в отделение «Мужчины Плакальщиц», в самом конце. Подумала, вытащила картонку и написала мелким шрифтом внизу: «Урусуйка восьмой ученицы Отпевальщицы». Поставила число, время и прикрепила скрепкой к картонке фотографию троих мужчин.
Ввела в компьютер имена адрес, карту. Нашла маршрут, которым удобнее и быстрее добираться до водохранилища, поставила код и номер дела, закрыла все это паролем. Выбегая из квартиры, на ходу разворачивала обертку шоколадной конфеты. По асфальту лупил дождь, приглушая первобытным шорохом остальные звуки города. Звонить – в машине, уже поздно, но возлюбленная юноши, умершего от укуса паука, не отвечает, Ева едет на другой конец города, обзывая себя идиоткой и наивной дурой. Она почти уверена, что девушка просто вышла прогуляться или в кино, на звонок в квартиру ей открывает пожилая женщина и показывает дверь комнаты девушки, и ее мокрый зонт и куртку в коридоре. Вдвоем они стучат, потом ломятся в закрытую дверь, потом Ева отставляет женщину в сторону и стреляет чуть повыше дверной ручки. И опрокинутый стул, и покачивающиеся ноги в мокрых колготках прямо перед ее лицом, и исступленное отчаяние и злость, с которым она обхватывает эти ноги – все это впечатывается в страницы невидимой книги страданий и глупости, в воображаемый реестр ее поражений и побед банальнейшими фразами о несчастной любви.
Ева держит ноги девушки, выбрав положение поустойчивей, а соседка пилит кухонным ножом веревку, покачиваясь на стуле и подвывая.
Уложив девушку на полу, Ева садится на нее сверху, давит ладонью, наложенной на ладонь на грудь, вдыхает воздух в полуоткрытый рот, бьет по щекам, а когда девушка открывает потерявшиеся в другом пространстве глаза, Ева, тяжело дыша, встает и сообщает ей, что со смертью та поторопилась. Потому как ее возлюбленный выбрал для сведения ее и своих счетов с жизнью совершенно другой способ. Он предпочел купить за бешеную цену двух ядовитых пауков, в этом месте Ева поднимает палец, пытаясь вспомнить название, написанное на товарном чеке, но слово не дается, Ева машет рукой и в двух словах объясняет, что в момент изготовления посылочки с пауком для девушки, юноша был укушен, и, соответственно, умер еще два дня тому назад в своей квартире, так и не успев подарить ей второго паука.
– Боже мой, – плачет девушка, – он ушел без меня! Филипп будет коронован! – она стонет и подметает волосами пол, пытаясь подняться.
Обрадованная соседка приносит водички и сообщает, что скорая едет.
– Какой Филипп? – интересуется Ева, предусмотрительно усаживаясь на стул, подставив который девушка вешалась, и на котором соседка пилила веревку.
– Филипп шестой! Ну как же он ушел без меня! Валуа опять победят… – девушка доползла до угла комнаты и села, прислонившись спиной к стене. Взгляд ее стал спокойным и грустным. Голосом, лишенным эмоций, монотонно и без пауз, она объяснила Еве, что все дело было в спасении Жанны ДэАрк.
Если бы Ева встала со стула в этот момент и ушла, как только поздний вечер плавно сгустился в теплую ночь, она бы заснула быстро и без тупого созерцания рисунка на обоях в своей спальне, и из произвольного завихрения черточек и линий не складывалось бы полудетское-полуженское лицо в шлеме, с обкромсанными волосами и разинутым в крике кровавой битвы ртом никогда особо не интересовавшей ее француженки. Но она осталась, просто, чтобы убедиться, что у девушки не шоковый бред. И выслушала все до конца.
Описывая суть династического конфликта начала четырнадцатого века, девушка вскользь и буднично упоминала имена и цифры, как будто рассказывала про своих деревенских родственников. В апреле 1328 года новым королем Франции был избран Филипп Валуа. Ровно шестьсот шестьдесят шесть лет назад, в 1337 году не избранный на престол Франции юный английский король Эдуард, внук Филиппа Красивого и Изабеллы французской – «он имел больше прав, он был Капетинг по матери!» – объясняла девушка, – решил все же заявить о своих правах на французскую корону, и начал войну под предлогом возвращения престола предков. Это было начало той самой Столетней войны, которая для сегодняшней девушки и ее возлюбленного имела только один конец: смерть Жанны. Так вот эту смерть, и всю эту войну можно было предотвратить, оказавшись в нужном месте в нужное время, а чтобы это произошло, нужно было умереть в высчитанный при помощи гороскопа и поправок на новый календарь день шестьсот шестьдесят шесть лет назад. «И не просто умереть, – монотонно говорила девушка, – а быть укушенными южноафриканским пауком, а, вернее, пауками, потому что после укуса этот самый паук умирает, и второго смертельного укуса
