– Но я думал, что куколка…
Он замолчал, и врач с санитаром тоже уставились на пробирку. Жесткий панцирь лопнул, показалась головка насекомого, расправляющего усики.
– Что это? – шепотом спросил инспектор.
– Бабочка, – тоже шепотом ответил доктор. – Нужно ее вытряхнуть из пробирки, а то она не сможет расправить крылья.
Следующие двадцать минут трое мужчин в полнейшей тишине наблюдали процесс рождения большой бабочки. Когда она расправила смятые крылья и неуверенно их опробовала, раздался общий вздох облегчения.
– Так, – подвел итог инспектор, – допустим, но… Если подойти к этому логично… – он напрочь утратил свое многословие.
Бабочка уже уверенней взмахнула крыльями, на их бархатной поверхности, словно присыпанной пыльцой диковинного цветка, обнаружился завораживающий неожиданным сочетанием красок рисунок. Она взлетела, и запрокинутые лица мужчин снизу испугали ее: бабочка сначала метнулась к обманному свету ламп, но потом нашла раскрытое окно.
Я избегал Кукольника несколько дней. Я не был зол или обижен, просто видеть его было неприятно. Я чувствовал себя обманутым, а как-то утром на меня обрушилось страшным грузом понимание: Кукольник меня использовал. Он давно мечтал сделать именно чучело, но не мог без моего разрешения. Я не представлял себя без него, все, что я знал, дал мне он, может быть, именно в этом дело? Я должен сам принять определенное решение, сам это решение осуществить, сам за все отвечать. Совершенно не думал о девочке. Как только я увидел чучело, я стал равнодушен к ней.
Вопрос с ребенком по-прежнему не был решен. Ночью я сидел на окне и смотрел, как Аспасия любит Перикла. Я замаскировался, но Аспасия вгляделась, прищурившись, в мерцание желтых кошачьих глаз в темноте и запустила в меня кувшином. Через несколько минут она вышла на улицу.
– Я пришел поговорить, – предупредил я ее гнев.
– Говори, – Аспасия глубоко вздохнула. – Говори, пока можешь говорить.
– Что значит – пока можешь?
– Пока куклы не поняли, кто ты. Пока они ничего у тебя не просят, пока их мало, пока они глупы и не испуганы.
– Не путай меня, Аспасия. Я пришел поговорить о детях. Как они получаются?
– А что говорит на эту тему Кукольник?
– Я пришел к тебе.
– Это сложно. Давай определимся. Ты говоришь о конкретном ребенке?
– Да. Я хочу ребенка. Я попросил Кукольника, он дал мне девочку…
– При чем здесь Кукольник? Нашел, у кого просить. Он что, умеет рожать? Попроси того, кто умеет рожать. – Аспасия зевнула. – Он знает, о чем мы сейчас говорим?
– Рожают только женщины. – Я задумался.
– Попроси женщину. Она тебе родит ребенка. Это если ты хочешь ребенка себе.
– Это будет мой ребенок? – уточнил я.
– Конечно, твой! Твой и этой женщины, это важно, – кивнула Аспасия.
– Отлично. Роди мне ребенка, Аспасия.
– Я не могу, – отвечает Аспасия просто.
– Приказываю тебе немедленно родить мне ребенка!
– Не кричи. – Аспасия обнимает меня и прижимает голову к груди. – Ты еще многого не понимаешь. Постепенно поймешь. Чтобы я родила тебе ребенка, ты должен мне этого ребенка сделать.
– Я скажу Кукольнику, он сделает любого!
– Тогда это будет ребенок Кукольника, а не твой.
– Говори немедленно, что мне нужно делать! – Я вырвался из ее рук и топнул ногой.
– Ладно. Ты знаешь, что есть куклы, а есть люди. Знаешь?
– Знаю.
– Тогда ты должен знать, что куклы не рожают. Рожают только женщины. Начнем с того, что ты пойдешь к Кукольнику и спросишь, как его куклы становятся людьми, и наоборот.
– Я спрашивал уже. Он не говорит! Или говорит, что это получается само собой – из смерти в жизнь, из жизни – в смерть!
– Если он не говорит, а он твой наставник, то и мне этого тебе не объяснить. Давай сделаем так. Ты можешь отличить куклу от женщины?
– Могу.
– Тогда иди найди женщину, которая заставит тебя покраснеть, и сделай ей ребенка. Ты видел, как это делается. Ты еще маленький, у тебя не получится именно так, как у людей. Но ты же можешь превратиться в любого. Воспользуйся этим! Подсмотри, что из живого больше всего нравится твоей избраннице, и стань им! – Аспасия потягивается и вдруг легко перепрыгивает через перила балкона. – Бежим купаться! – кричит она, уже невидимая в темноте, и несется к морю.
– А если, – я еле поспеваю за ней, – а если я стану оленем, она не родит мне олененка?
– Нет, дурачок, все дело в душе!
– А при чем здесь душа? – Мне пришлось оторваться от земли и лететь над нею птицей.
– Это главное! Кукольник перед тобой ничтожество, потому что ты управляешь душами, а он только оболочками!
Аспасия сбрасывает на берегу тунику и голая бросается в море. Я шлепаю возле ее лица промокшими крыльями, потом вспоминаю и ныряю под нее уже самим собой. Аспасия отбивается ногами от моих рук.
Когда мы вышли на песок и упали, обессилев, я спросил:
– Ты точно не хочешь родить мне ребенка? Но почему?
– Какой же ты смешной… Потому что ты сам ребенок.
– Но я же все могу!
– Подрасти – поговорим. Подожди, не уходи. Обиделся? – Аспасия вскакивает и догоняет меня. – Посмотри, я голая. Ну?
– Что – ну?
– Дух захватывает? Сознание мутится?
– Зачем это?..
– То-то же. Прощай. Не забудь, это должна быть именно женщина. Ни в коем случае не кукла, смотри не обманись! Не то она все расскажет Кукольнику, он узнает про твои намерения и не даст ничего сделать.
Дело в том, что у меня захватывало дух и мутилось сознание от девочки, которая теперь стояла чучелом в кабинете мужа Нинон. Аспасия, не зная того, напомнила про эти чувства, я тут же бросился в тот кабинет, но заблудился. Этот коридор со множеством дверей! Открыв одну из них, я подсмотрел тайну: Нинон в восемьдесят девять лет имела свежее личико красавицы, она была подвижна и бодра, ее плечи и грудь светились молодой кожей, но вот то, что обычно закрыто платьем, изрядно сморщилось и обвисло. Этим можно было объяснить, что с возрастом она выбирала преимущественно сверстников, или мужчин в достаточно преклонном возрасте, игнорируя молодые тела и лицемерно объясняя это склонностью молодых к глупости и непостоянству. Вот и кабинет, наконец-то, а то от вида Нинон, которую обмывают губками старухи, мне стало не по себе.
Девочка стоит под стеклом, куда было так спешить, она же не убежит. Ну и скука!
Пока я возвращался, понял, что подсматривать за женщинами мне не интересно. Я прошел сквозь несколько городов. В высокой башне Константинопольского дворца сидела девушка, прикованная цепью к стене и плакала, уставившись прекрасными глазами в окошко.
– Господи, помоги, – стонала она.
Я стал цепью и разметал себя в песчинки. И что? Она тут же бросилась к окну и даже в воздухе, когда уже падала вниз, все шевелила ногами. Как будто бежала.
Я видел в залах для развлечений ярко освещенные колпаки, вроде тех, под которым стояла в кабинете
