человека по почерку. Первую картонку сохранить не удалось, потому что внучка, когда взяла у соседки посылку, выбросила коробку в мусорник. Но она говорит, что…
– Где она? – опять перебил бабушку Негоднов.
– Она в изоляторе, вы ее задержали по подозрению…
– Где эта картонка?! – закричал Негоднов.
– Как только моя внучка выйдет на свободу, мы с нею сразу же поедем в Управление внутренних дел, кажется, это так называется, и привезем…
– Послушайте, вам что здесь – детский сад или бордель? – завелся Негоднов. – Что вы себе позволяете? Вы мне ставите условия?!
– Это вы хорошо сказали про свой отдел, мне понравилось, – улыбается бабушка.
– А если я вас сейчас задержу и отправлю отдохнуть к внучке на нары?!
– Ничего страшного, я так и думала, что разговор может принять плохой оборот, я уже говорила вашим людям из других отделов, что специально надела это пальто. Видите, оно у меня как раз на случай разной грязной работы, оно совсем еще не старое, но цвет…
Негоднов берет трубку телефона и раздраженно приказывает освободить Ингу Грэмс и доставить ее к нему в штаб-квартиру.
– Раз уж вы человек слова и отпускаете мою внучку, я могу сразу…
– Помолчите, – оборвал бабушку Негоднов. И сел, барабаня пальцами по столу.
– Пусть фрау скажет, – вступил Зебельхер. – Она плохо выглядеть, она может заболеть. У нас мало время.
– Говорите, – кивнул Негоднов.
– Пусть ваши люди сами заедут в Управление нашего района. На первом этаже в мужском туалете за металлическим шкафом с инвентарем уборщицы эта картонка и стоит.
– Нет, это просто бред какой-то! – шепчет заместитель Негоднова, записывая. – За шкафом в туалете! Да ее давно выкинули, ну почему вы засунули туда эту картонку?!
– Очень надежное место, уверяю вас, – успокаивает его бабушка. – У уборщицы плохой совок. Ручка почти отломалась. Если картонка кого и заинтересует, то только уборщицу, она может на нее мусор загребать, но потом обязательно поставит за шкаф.
– Да уж, конечно! В каком районе вы прописаны? У кого были на приеме? И число назовите!
– У меня еще есть газета, – замечает бабушка. – Скомканными газетами были заполнены пустые пространства в коробке. Чтобы голова не болталась, – добавляет она в напряженной тишине. – Это хорошая газета, в том плане, что она не московская. По ней можно вычислить, кто из ваших агентов или родных агентов ездил в прошлом месяце в Ленинград. «За кадры верфям». Я думаю, это был Мурманск или Ленинград.
– Газета тоже засунута за шкаф в туалете? – вкрадчивым голосом интересуется Негоднов. – Или вы ее для большей сохранности положили в сливной бачок унитаза?
– Нет. Я ее взяла с собой. Я ею обернула свой паспорт. Посмотрите, пожалуйста. В кармане пальто. Наружном.
Как только заместитель Негоднова достал газету и развернул ее на столе начальника, тот сразу же вызвал группу фактурщиков.
– Значит, если бы мы не задержали вашу внучку, плакали бы все вещественные доказательства, так? – В ожидании экспертов Негоднов нервно ходил по кабинету. – Да она убила такого зверя, что в сочувствии присяжных сомневаться не приходится. И самооборона к тому же, и дети в сарае. Она бы посидела только месяцев шесть-восемь до суда, и все!
– Именно эти шесть-восемь месяцев меня и беспокоят, – кивнула бабушка. – Здоровье, знаете ли, шалит, и память подводит. Вот сегодня, к примеру, забыла флакон с духами. Представляете? А вы такой категорический брюнет, – с сожалением качает она головой. – Что со мной будет через восемь месяцев? А дети? Кто будет с детьми?
Приоткрылась дверь, и заместителю Негоднова сказали, что привезли Ингу Грэмс.
– Ведите! – удивился тот.
– Никак нет, – докладывал вполголоса кто-то, невидимый бабушке, – она просит оставить ее на улице в силу… в силу особых обстоятельств.
Бабушка встала, отстранила от двери заместителя Негоднова и докладывающего и, не слушая криков Зебельхера, пошла по коридору на выход.
– Все в порядке! – помахала я ей рукой от фургона, в котором шофер как раз открыл все двери и окна для проветривания.
– Что это? – Она принюхалась подозрительно. – Над тобой там издевались?!
Даже на расстоянии я вижу, как бледнеет ее лицо.
– Нет, что ты. Это как раз защита от всяких издевательств в запертом помещении, мне Ладушкин ее обеспечил, такой дезодорант, называется «Понос шимпанзе». Ничего, да?
Мы доехали до моей квартиры в том самом фургоне. Бабушка крепко держала меня за руку, ее зрачки были расширены, как бывает от сильной головной боли. Как только я открыла дверь, бабушка прошла в комнату и легла на кровать, не раздеваясь. Я скинула все с себя в коридоре и наполнила ванну.
Через пятнадцать минут пришла к ней, замотанная в полотенце, погладила ее по голове. Лоб был холодный и потный.
– Эй, что ты делаешь? – спросила я шепотом.
– Я умираю, – ответила шепотом бабушка.
– Перестань меня пугать.
– Мы каждый день жизни приближаемся к смерти. Это естественно. Детка, посмотри, пожалуйста, что у меня под левым боком. Неужели это мое сердце выпало и дергается теперь на твоей кровати?
Осторожно поворачиваю бабушку за плечо.
– Это не сердце, – вздыхаю я, а в это время не сумевший освободиться от свитера попугай, придавленный бабушкой, судорожно дергает коричневыми скрюченными лапами. – Это птица.
– Птица счастья?…
– Ты полежи, а я схожу разберусь с этим счастьем.
Ставлю попугая на пол. Кое-как приглаживаю растрепанные перья. Промокаю носовым платком каплю, вытекшую из дырки над клювом.
– Ну-ка, пройдись, – предлагаю я, пока попугай рассматривает меня одним глазом.
Так, походка у него за ночь не улучшилась… Все также опирается на крылья. Еще он стал трясти головой и при этом падать на бок.
Опасаясь, что избитый Ладушкиным о стену и придавленный бабушкой попугай в любую минуту может свалиться замертво, я выношу его в коридор, не одеваясь, как была, в полотенце. Осторожно ставлю инвалида на пол у двери. Звоню.
Я приготовилась утешать заплаканную, потерявшую надежду найти попугая соседку и страшно удивилась, когда увидела ее, накрашенную, улыбающуюся, разодетую и залитую духами так, что сладкая удушливая волна просочилась сквозь дверь раньше, чем щелкнул замок, – со стуком ее каблучков.
– А я вот… Ваш попугай. – Я показываю рукой на раскорячившуюся у моих ног птицу.
Соседка с недоумением и брезгливостью разглядывает того, за чье возвращение она раньше титуловала меня «подарком господа».
– Послушайте, – прикрыв дверь, шепотом просит она. – У меня гости. А эта птица, даже когда была здорова, набрасывалась на каждого незнакомого мужчину, представляете?
– Еще как представляю!
– Вот и прекрасно, вы не могли бы пока взять его себе и положить… ЭТО куда-нибудь в тазик в ванной, а я позвоню попозже и узнаю, где их усыпляют. Ладно? Он же все равно какой-то покалеченный, да? Такие жестокие люди стали, такие жестокие!..
Тяжело дышащий попугай, опирающийся на расставленные в сторону крылья, и я с мокрыми волосами, кое-как обернутая полотенцем, застываем у закрывшейся двери.
– Пойдешь ко мне или сдохнешь здесь, под дверью, чтобы лежать немым укором? – интересуюсь я, покосившись на лифт. Он ползет вверх.
